Когда шагалось нам легко

– Стоп. Глядите. Впереди жуткая здоровенная змея. – В ту пору он еще полагал, что моей жизни постоянно угрожает опасность. – Не приближайтесь: она может на вас броситься.

И впрямь: ярдах в двадцати посреди тропы клубком свернулась огромная змея.

– Какой это вид?

– Мне такие еще не попадались. Смотрите, какая жуткая здоровенная башка, – шептал мистер Бейн.

Голова и вправду была очень странной формы, распухшая, коричневая, совершенно не похожая по окрасу на пятнистые кольца. Мистер Бейн спешился, и я тоже. С великой осторожностью, шаг за шагом он приблизился к этой твари. Она не двигалась, и потому, осмелев, он стал бросать в нее щепками. Ни одна не попала в цель. Он подошел еще ближе, настороженно давая мне знак отступить назад. Вдруг змея резко изогнула шею, рыгнула, и мне на миг почудилось, будто у нее отвалилась голова. Вскоре стало ясно, что произошло. Мы потревожили не кого-нибудь, а питона, причем в неподходящий момент – когда он заглатывал крупную жабу. Задние ноги уже исчезли в глотке, туда же медленно всасывалось тело; «жуткая здоровенная башка» оказалась верхней половиной жабьего туловища, торчавшего из змеиной пасти. Питон отвернул свою изящно заостренную морду и скользнул в кусты, а жаба, не выказав ни радости, ни удивления, тяжело заковыляла в сторону и забилась под бревно, чтобы осмыслить этот опыт.

Заросли всегда полнились звуками, особенно в темное время суток. Мы ложились спать рано, обычно между семью и восемью часами вечера, потому что после наступления сумерек заняться было решительно нечем: ни тебе стульев, ни столов, фонарь светит тускло – даже с книгой не посидишь. После ужина мы сразу заваливались в гамаки. Следующие десять-одиннадцать часов нам ничего не оставалось, кроме как лежать и слушать звуки дикой природы. К ним совсем рядом примешивались астматические хрипы бедного мистера Бейна, песни, но чаще перебранки – в любом случае недоступные моему пониманию – наемных работников у костра и прерывистый топот наших стреноженных вьючных животных, пасущихся в загоне; зачастую мы слышали грохот падающих стволов, но вокруг, выше и в пределах этих звуков постоянно присутствовали лесные голоса. Меня нельзя назвать знатоком дикой природы, в отличие от мистера Бейна, чей натренированный слух различал бесчисленные шумы, сливавшиеся для меня в сплошную трескотню; однако даже я безошибочно распознавал отдельные звуки: где-то поблизости явно обитали обезьяны-ревуны, которых я никогда не видел воочию, если не считать одного музейного чучела маленькой рыжей зверушки, но рычали эти обезьяны зачастую не хуже львов, а то и грохотали вдалеке, как драги, в свое время не дававшие мне уснуть в Порт-Саиде. Водились здесь и лягушки: одни квакали пронзительно, как их сестры на юге Франции, другие – гортанно и хрипло. Одна птица, не зря названная коровьим желтушником, мычала по-коровьи, другая, звонарь, издавала две резкие металлические ноты, как будто стучала молотком по медному тазу, третья рокотала, как заводящийся мотоциклетный двигатель; некий родственник дятла часто-часто барабанил клювом, а были и такие, которые свистели на все лады, как мальчишки-рассыльные. Кто-то из пернатых вызывающим тоном бесконечно вопрошал: «Qu’est-ce qu’il dit?»[142] Какое-то насекомое жужжало на совершенно особый лад.

– Прислушайтесь, – сказал однажды мистер Бейн, – очень интересно. Это «шестичасовой» жук – у нас потому его так прозвали, что он всегда жужжит ровно в шесть часов.

– Но сейчас четверть пятого.

– Вот именно, это и есть самое интересное.

Я еще не раз слышал в этих краях «шестичасового» жука, причем в любое время дня и ночи.

Тем не менее опытные «бушмены» утверждают, что по звукам «буша» способны точно определять время, как мореплаватели – по солнцу.

До Курупукари, большой отметки на карте, мы дошли на седьмой день; в течение всей недели этот пункт неизменно фигурировал в наших разговорах. Там действительно был флагшток, но он мертво лежал на траве, еще не полностью собранный. При мне его смонтировали и воздвигли; теперь мистер Бейн надеется получить для него флаг. Но ни спуска к воде, ни жилья поблизости не было, только на расчищенной вершине маленького пригорка виднелось одинокое деревянное строение.

В этом месте находится излучина Эссекибо, поэтому оно напомнило нам полуостров; даже в засушливый сезон река поражала своими масштабами, тем более что лесистые островки, у которых она разделяется на рукава и соединяется вновь, зрительно увеличивали ее в размерах, а прямо напротив стойбища в нее впадал широкий ручей; во время половодья песчаные дюны и каменные утесы скрыты под водой, но сейчас они, сухие и высокие, кого угодно могут сбить с толку; к тому же речные пороги перемежались с неподвижными омутами, что создавало впечатление декоративной водной системы, за которой хорошо просматривались зеленые кручи леса, что позволяло с расстояния оценить исполинскую высоту деревьев и веселую пестроту их цветущих макушек, невидимых снизу, из-под лесного полога.