Когда шагалось нам легко

Опять назад, в Боа-Висту. До полудня пришлось ждать каноэ. Я снова явился в приорат, опоздав к обеду на добрую четверть часа. Сомнения приора в моей честности уступили место сомнениям в моем здравомыслии. Я вновь простился, повторно рассыпавшись в благодарностях и еще более пылких извинениях. Сеньор Мартинес, наконец-то стряхнув дремоту, вызвался лично сопроводить меня на другую сторону и найти беглую лошадь. Непререкаемым тоном он отдал ряд приказов, которые были вяло исполнены. Подогнали его моторную лодку, наняли экипаж из четырех-пяти человек, и грандиозная экспедиция началась. Через несколько часов нашлась ушедшая на несколько миль лошадь; ее заарканили и приставили к делу. Но беды не кончались. Крупная свинья, некоторое время шнырявшая вокруг поклажи, нашла способ залезть рылом в вещевой мешок и сожрала все лепешки и сыр – мой основной рацион на ближайшие несколько дней.

Назад в Боа-Висту, опять в приорат, как раз к завершению ужина. Теперь приор уже смотрел на меня с нескрываемым отчаянием. В женском монастыре мне удалось купить всего одну лепешку и некоторое количество сыра. На следующее утро, уже без дальнейших переговоров с хозяевами, я выскользнул из приората и окончательно покинул Боа-Висту.

Часть пятая Война 1935 года (Из книги «Во в Абиссинии»)

Аддис-Абеба

Летом 1935 года «Ивнинг стэндард» опубликовала карикатуру, изображавшую Трон правосудия, на котором в характерных позах восседали три обезьяны: первая лапами прикрывала глаза, вторая зажимала уши, третья – рот, а внизу шла подпись: «Не вижу Абиссинию, не слышу Абиссинию, не поминаю Абиссинию»[151]. Возможно, это отражало настроения Женевы, которые в корне отличались от лондонских. У нас кресла редакторов, а также владельцев газет и издательств занимали, как могло показаться, исключительно те представители антропоидной расы, которые не видели, не слышали и не поминали ничего другого.

Абиссиния была Главной Новостью. На этом наживался всякий, кто бахвалился своими связями с Африкой – какими угодно. Путевые заметки, годами пылившиеся на прилавках с уцененной литературой, переиздавались в броских суперобложках. Литагенты развернули бойкую торговлю вторичными правами на серийную публикацию всеми забытых статей. В архивах раскапывались фотографии любых грозного вида личностей – индейцев Патагонии, охотников за черепами с острова Борнео, австралийских аборигенов, – пригодные для иллюстрации абиссинских нравов. В такой обстановке любой, кто и впрямь провел пару недель в Абиссинии, да еще прочел с десяток книг, коими ограничивалась полная британская библиография по этой теме, мог претендовать на звание специалиста; под этой непривычной, однако же и не чуждой мне личиной я устроился в ту единственную лондонскую газету, которая, судя по всему, трезво оценивала ситуацию, на должность «военного корреспондента».

За этим последовала пьянящая декада приготовлений, когда знакомые видели перед собой воплощение скромного героизма, а торговцы тропическим снаряжением – кладезь разнообразных познаний.

В ту пору стояла несусветная жара. Я бродил сквозь городские миазмы от картографических заведений до дипломатических представительств. В холле моего клуба росла гора упаковочных ящиков с наклейками «Джибути», причинявшая серьезные неудобства другим. Немного сыщется удовольствий более всеохватных, а для меня – еще и более редких, нежели совершение дорогостоящих покупок за чужой счет. Я проявлял по отношению к себе разумную щедрость: так мне казалось, но лишь до той минуты, пока моему взору не предстал багаж конкурентов – моих собратьев по профессии: винтовки, подзорные трубы, сундуки с защитой от муравьев, аптечки, противогазы, вьючные седла и обширнейший гардероб, рассчитанный на любое мыслимое бедствие, будь то светское или природное. Тогда-то у меня и забрезжило смутное чувство, которое впоследствии отчетливо передалось окружающим: я же ни бельмеса не смыслю в профессии военного корреспондента.

***

После той суеты – десять спокойных дней знакомого маршрута. Девятнадцатого августа – прибытие в Джибути: духота знакомых бульваров; тощие, раскованные сомалийцы, подавленный юноша у вице-консульства, неутомимые, обреченного вида уличные торговцы, все те же округлые французы, чьи необъятные талии перехвачены широкими матерчатыми поясами; обносившиеся завсегдатаи кофеен, нынче лопающихся от притока беженцев из районов боевых действий (в основном с острова Додеканес) и авантюристов, которые выторговывают себе эфиопские визы; знакомая вечерняя прогулка по пальмовой роще; волнения из-за поездов и багажа. Знойная, почти бессонная ночь. Двадцатого числа, незадолго до полудня, мы пересекли эфиопскую границу.

Пассажиры железнодорожного вагона оказались типичными представителями возрастающего потока иностранцев, стекавшихся со всех концов света в столицу, над которой нависла угроза.

Нас было шестеро, мы попивали воду «Виши» со льдом из своих термосов и с тоской глазели на беспросветное запустение пейзажа.