Когда шагалось нам легко

Одним из этой компании был мой товарищ из Лондона, репортер некой радикальной газеты. На протяжении последующих месяцев мы с ним виделись постоянно; его рвение и усердие стали для меня непреходящим укором. Мне даже в голову не приходило, что человек может настолько точно соответствовать интересам своих нанимателей. Ситуация, весьма малопонятная для большинства из нас, была для него кристально ясна: император – притесняемый антифашист.

Другой мой коллега был личностью совершенно иного склада. Время от времени он раздавал нам свои визитки, но мы так и не запомнили его имени, однако впоследствии, за несколько недель жизни в Аддисе, этот комичный персонаж примелькался и стал известен как Испанец. Жизнерадостный, смуглый и тучный, он без умолку говорил на английском, французском и немецком, практически недоступных для восприятия. Его оборудование, как он с гордостью признавал, было в основном приобретено в дешевых магазинах. В поезде он переоделся в галифе, надел пару шоколадного цвета сапог для верховой езды и бойскаутский ремень с револьверной кобурой. Затем он поставил рядом с собой на сиденье оловянный анероид и с ребяческим восторгом объявлял об изменениях высоты над уровнем моря, очищая один за другим слегка подгнившие бананы, коих умял за время поездки огромную корзину.

Нам открылось, что испанская журналистика работает совсем не так, как английская. С момента нашего отправления из Марселя он сочинял статьи для своей газеты: одну о Хайфе, две о де Лессепсе, одну о Дизраэли[152].

– У меня есть отличная книга по истории Африки на немецком языке, – пояснил он. – Оттуда я перевожу отрывки, когда репортажи писать не о чем. Моя газета занимает самое видное место в Испании, но для редакции дело чести отправить корреспондента в такую даль. Свежие новости должны поступать бесперебойно.

Если остальные вели образ жизни, восхитительно свободный от финансовых забот, которые требуют особого внимания даже в обычной поездке, то Испанца хронически лихорадило по поводу каждой траты; после приезда в Аддис-Абебу еще долго можно было видеть, как он с огрызком карандаша и листком бумаги в руках высчитывает, сколько получит талеров за свои франки в Джибути, а потом скептически осмысливает полученные результаты; он, очевидно, был легкой добычей для мошенников: его каюту на судне, сетовал он, перевернули вверх дном и украли пачку денег; в Джибути его постигло еще более странное несчастье: оставив под моим присмотром бумажник, он пошел купаться, а по возвращении заявил, что недосчитывается тысячи франков. Многословно и жалобно сокрушаясь о своей потере, он твердил, что отложил эту сумму на подарок для своей дочурки. Но я не предложил возместить пропажу, и вскоре к нему вернулась былая веселость. Он очень удивился, когда обнаружил, что трое из английских журналистов, не считая меня, – новички в своих редакциях и, по всей вероятности, временные сотрудники, а уж в профессии иностранного корреспондента и вовсе не имеют никакого опыта.

– В моей газете я самый важный и дорогой кадр, – сказал он.

– Английские редакторы нипочем не пошлют на такое задание того, чьей жизнью дорожат, – заметили мы ему.

– У меня есть револьвер. И ботинки, которые змея не прокусит. Как вы думаете, сколько все это стоило?

Кто-то предположил: десять шиллингов.

– Гораздо меньше, – кичливо заявил он.

Это был один из немногих известных мне людей, которые, как я думаю, и вправду полагают, что у цветных рас темная кожа потому, что они не моются. В его планы не входило надолго задерживаться в Эфиопии, поскольку, по его словам, будучи парижским корреспондентом своей газеты, он не сможет удовлетворительно выполнять обе миссии одновременно.

– Быстренько проедусь на мотоциклете вдоль линии фронта – вот и все, – говорил он.

По Аддис-Абебе, где каждому приписывались какие-нибудь темные дела, впоследствии пронесся слух, что Испанец (в отсутствие более вероятной кандидатуры) – папский шпион.