Когда шагалось нам легко

Вскоре подошел еще какой-то монах и, присев рядом с нами на корточки, взялся что-то писать белым карандашом на тыльной стороне ладони обычным, но аккуратнейшим амхарским шрифтом. Одна буква была в форме креста. Дабы довести до всеобщего сведения, что мы – добрые христиане, профессор указал пальцем на эту букву, на меня, на себя, а затем отвесил поклон в сторону храма и перекрестился. На сей раз его действия были восприняты не столь благосклонно. Казалось, все смутились и даже струхнули; писарь поплевал на руку и, второпях стирая текст, попятился. В воздухе повисло напряжение, смешанное с неловкостью, но, к счастью, обстановку разрядил подоспевший армянин, объявив, что совет монастыря уже готов нас принять.

Наряду с двумя храмами, в числе самых примечательных зданий оказалась высокая, квадратная в плане каменная постройка с соломенной крышей и единственным рядом окон, прорезанных под самым карнизом; в ее сторону нас и повели. У входа, занавешенного тяжелым двойным пологом из мешковины, собралась небольшая толпа. Занавеси на окнах тоже были задернуты наглухо, так что мы после ослепительно-яркого солнечного света погрузились во мрак, отчего поначалу растерялись. Один из священников слегка приподнял дверной полог, чтобы мы сориентировались. В доме была всего одна комната с высокими голыми стенами каменной кладки, а потолок отсутствовал вовсе, так что стропила и соломенная кровля тоже оставались на виду. Нас явно ожидали: на земляном полу были разостланы ковры, в центре стояла пара накрытых ковриками низких табуреток, вдоль стены выстроились по ранжиру двенадцать священников с настоятелем монастыря в центре шеренги, а между ними и двумя табуретами стоял накрытый шалью стол; кроме задвинутого в дальний угол грубо сколоченного из белого дерева и неровно покрашенного буфета, закрытого на скобу и замок, другой мебели в помещении не было. Мы присели, а наш толмач-водитель остался стоять рядом, лихо крутя в руках свою кепку. Когда мы устроились поудобнее, настоятель, который, скорее всего, пребывал в сане абуны, достал из кармана наше рекомендательное письмо и только сейчас вскрыл конверт. Сначала он прочел текст про себя, а затем вслух – к сведению братии, которая, почесывая бороды, кивала и кряхтела. Потом настоятель обратился к нам и спросил, что нас сюда привело. Профессор У. объяснил, что мы наслышаны о святости этого места, о мудрости и благочестии монахов, а потому решили отдать им дань уважения, почтить здешний храм и увезти с собой какие-нибудь свидетельства блистательной истории этого монастыря, которым восхищается весь мир. Эта изящная речь была ужата нашим шофером до трех или четырех отрывистых вокабул, встреченных дальнейшими кивками и кряхтеньем.

Один из собравшихся спросил, не магометане ли мы, часом. Нас огорчило, что такие сомнения возникли после всех торжественных деклараций профессора У. Мы заверили, что это не так. Другой полюбопытствовал, откуда мы приехали. Из Аддис-Абебы? Посыпались вопросы о коронации; тогда профессор У. завел красочное повествование о духовной значимости этого события. У меня сложилось впечатление, что водитель наш не утруждается точностью перевода. Почему-то в ответ раздались дружные смешки, после чего армянин минут на десять взял инициативу на себя и вскоре создал атмосферу всеобщего благорасположения. Затем он принялся пожимать руки монахам, бросил через плечо, что от нас ожидают того же, и профессор У. исполнил сей общественный долг с ритуальными коленопреклонениями и благоговейным трепетом.

После этого профессор спросил, нельзя ли нам посетить библиотеку, которой восхищается весь мир. Ну разумеется, можно – вот же она, в углу. Абуна достал из кармана маленький ключик и доверил одному из священников открыть буфет. Оттуда вынули пять-шесть завернутых в шелковые платки книжных стопок и, с величайшей осторожностью положив их на стол, отдернули дверной полог, чтобы впустить в комнату луч света. Абуна отвернул углы шали на верхней связке, и мы увидели две доски, кое-как скрепленные петлями наподобие диптиха. Профессор У. с жаром облобызал эти доски, их раскрыли, и нашим взорам явились две наклеенные на дерево цветные литографии с изображением Распятия и Успения – не иначе как вырезки из святцев, напечатанных в Германии где-то в конце прошлого века. Профессор определенно был несколько ошарашен.

– Боже, боже, какая дикая профанация, – забормотал он, склоняясь для поцелуя.

Другие связки содержали начертанные на геэзе списки Евангелий, житий святых и молитвенников с яркими иллюстрациями. Живопись напоминала фрески, ужатые до размера миниатюр. На некоторые страницы были наклеены вырезанные из печатных изданий фигуры и лица, никак не сочетавшиеся со стилизованным окружением. Нам с великой гордостью сообщили, что художник раньше трудился в Аддис-Абебе, выполняя заказы покойной императрицы. Профессор У. спросил, нельзя ли посмотреть на более древние книги, если таковые у них имеются, но монахи сделали вид, что не понимают. Вне всякого сомнения, они темнили.