Когда шагалось нам легко

Посыпав порошком ковры и одеяла, он замотал голову светло-серым кашне и стал устраиваться на ночь. День выдался не из легких, и я, выкурив трубку, решил последовать его примеру. Лампада мерцала и нещадно дымила, грозя в любой момент пережечь веревку и спалить нас заживо. Я погасил пламя и уже начал задремывать, когда вернулся абуна с фонарем, чтобы справиться, не полегчало ли профессору. Какое-то время мы бестолково улыбались, а затем профессор в доказательство своего выздоровления указал на полупустой кувшин с пивом и оскудевший рог с медом. Абуна оглядел их с явным одобрением, но тут же, обведя взглядом шатер, заметил порошок от блох, лежавший толстым слоем на полу и одеялах. Призвав к себе сторожа, он строго отчитал его за такое небрежение. Сторож торопливо схватил метелку и прошелся по всему шатру. Порядок был восстановлен; после многочисленных поклонов, улыбок и благословений настоятель ушел.

Спал я, мягко говоря, неважно. Ночь выдалась убийственно холодной; по долине гулял злой ветер, который проникал во все щели шатра и под наши тонкие одеяла, да еще у входа кашлял и бурчал сторож. Еще до рассвета я выполз наружу и стал смотреть, как пробуждается монастырь. Похоже, никакой распорядок дня там не соблюдался. Монахи поодиночке и парами выходили из хижин и влачились на работы в лес и поля. Некоторые направились в сторону церкви, и мы с профессором последовали за ними. Монахи немного посидели на свежем воздухе, а после началась служба – определенно с кондачка. Кто-то затянул не то псалом, не то литанию, другие подхватили как могли; двое или трое стали читать вслух из больших рукописных книг на складных аналоях; остальные стояли, опираясь на посохи, или бубнили по углам, сидя на корточках. Фрески в алтаре были завешены зелеными шторами; один из священников объяснил нам жестами, что ради нас шторы отдернут в этот же день, только позже.

На завтрак мы вернулись к себе в шатер. Холодная ночь отбила у нас охоту к пиву и анчоусам, но куда было деваться, если, кроме них, да еще ягодного компота и фуа-гра, в корзине больше ничего не оставалось?

В шатер вошел сторож, прикончил пиво и подкрепился лепешками с медом. Он проявил неподдельный интерес к нашему личному имуществу и ощупал все предметы по очереди: консервный ключ, электрический фонарик, перочинный нож, пару щеток для волос. Я показал ему трость с вкладной шпагой, которую захватил в поездку без особой цели, и дал повертеть в руках; он в ответ продемонстрировал мне ружье и патронташ. Половину патронов заменяли стреляные гильзы; оружие дышало на ладан. Вести из него прицельную стрельбу было бы затруднительно и наверняка небезопасно. Я спросил сторожа, случалось ли ему убивать из этого ружья; помотав головой, он достал большой, плохо заточенный кинжал и воткнул клинок в землю.

Появившийся вскоре водитель заверил нас, что прекрасно выспался и сумеет освободить машину из горного плена, где она перекрывала подходы к монастырю и доставляла массу неудобств пастухам. Мы наказали ему непременно быть рядом, когда настанет время переводить разговоры со священнослужителем, который поведет нас осматривать храмы. Их было два: собор, который мы уже посетили, и небольшая часовня, где находился крест, сошедший с небес. Профессор, допускавший, что это вполне может быть фрагмент подлинного креста, доставленного сюда из Александрии после арабского нашествия, выразил глубокое благоговение; лицезреть этот крест посторонним не полагалось, но в знак особого расположения нам показали шаль, в которую он был завернут.

В соборе мы заплатили по семь долларов, чтобы для нас открыли фрески. Совсем недавно их подновили яркими красками, и священник с понятной гордостью предъявил нам результат реставрации. На одной стене висели изображения раса Кассы, Менелика и покойной императрицы. Эти образа, несомненно, были скопированы с фотографических портретов; в итоге лица курьезно выделялись отчетливыми эффектами света и тени, а также тщательной проработкой деталей на общем фоне чисто условной предренессансной композиции. Другую стену занимали конные иконы. Профессор набросал ее план и записал все имена святых.

Потом нам показали латунные кресты для крестного хода, а также иллюстрированные миссалы, не слишком древние. Кстати, в этом заключалась любопытная особенность Дебре-Лебаноса: хотя со времени принятия в стране христианства этот монастырь оставался центром духовной жизни Абиссинии, причем веками находился на этом самом месте, в нем, похоже, не сохранилось ни одной реликвии прошлого. Вероятно, монастырские сокровища были разграблены в ходе постоянных нашествий и беспорядков, какими отмечена история Абиссинии, а то и постепенно распроданы в тяжелые времена, но быть может, их просто не хотели показывать чужакам.