Когда ты был старше

Он ничего не объяснял. А я не задавал никаких вопросов. Иногда накатывает сомнение: а не следовало ли мне задавать вопросы? Требовать. Только ничто из этого не казалось ужасно важным. Тогда.

Бена уведут в комнату. Зададут множество вопросов, чтобы установить, что он на самом деле был там. Бен даст показания на Марка и Криса. Его выведут из комнаты. Мы поедем в больницу навестить Анат. Мы переживем этот день. Обязательно. Жизнь пойдет дальше. Может, не гладко, наверняка не так, будто ничего не случилось. Только жизни достаточно известно, чтобы идти своим чередом.

Этот день закончится.

Приходилось вот так разговаривать с самим собой. Приходилось то и дело убеждать себя этой простой утешительной ложью.

Мне никогда не забыть выражение лица Бена, когда его повели в ту комнату. Никогда. Он все время оборачивался, глядя на меня через плечо. Его приходилось практически тащить. Вести, держа за руки.

А Бен, оглядываясь, все смотрел на меня, как делает пес, когда ты передаешь его ассистенту ветеринара для проведения операции. В тот самый жуткий момент, когда его тащат за ошейник, а он раздвигает ноги, упрямясь. Смотрит на тебя, ожидая спасения. Высказать словами не может, зато глаза ясно говорят: «Не дай им забрать меня. Я хочу быть с тобой». А ты не в силах выговорить даже извечное: мол, это все, чтобы стало лучше.

— Иди с ними, — сказал я. — Все будет нормально.

Слова эти не прозвучали как высказывание, которое еще вернется, чтобы не давать покоя. Так что, полагаю, будущего никогда не узнаешь.

Я взглянул на часы. Бен находился в той комнате с тремя копами (в Ниебурге и впрямь было три копа?) полчаса.

Так что же я делал не так? Все, чего я добился, это две фразы, вытянутые по одной из Бена. Третьей обычно было: «Я тебе уже говорил».

Я запутался. Мне нужно было попасть в больницу. Нужно было спросить кого-нибудь, могу ли я отъехать. Только съездить в больницу. А Бена забрать позже. Но в дежурной участка никого не было. Некого было спросить. Вот и приходилось сидеть. И метаться.

Через сорок минут появился Мичелевски, прошел прямо к питьевому бачку и налил себе (или кому другому) воды в бумажный стакан.

— Вы закончили? — спросил я. — Мы можем ехать?

— Вы можете, — изрек коп. — Вы можете в любое время, когда захотите. Ваш брат сопровождать вас не будет. Ваш брат задержан.

Я сел на деревянную лавку, продираясь сквозь все, что был способен думать, говорить, чувствовать. Увы, иногда просто приходится что-то выпалывать. Не все оправдывает ожидания.

Впрочем, я не впадал в панику. Произошла ошибка, и мы разберемся в ней до конца. Лучшее мое предположение: Марк солгал и свалил все на Бена. Только ничего не клеится. Как мог замыслить преступление парень, неспособный запомнить, как пройти два квартала до работы от автобусной остановки?

— Что Марк сказал о нем?

Я был спокоен. И гордился собой за это. Зачем цеплять копов? Будь голосом разума. Сотрудничай с ними. Будь таким, с кем они могут поговорить. Это, если смотреть наперед, лучше всего и для Бена.

— Дело не в том, что сказал Марк. А в том, что сказал Бен. Ваш брат признался, что бросил спичку.

Я открыл рот, готовый к спору. К тому, чтобы уверить их, насколько это нелепо. Что он, должно быть, сбил Бена с толку или не понял его. Что Бену очень легко вложить в уста слова. Он что угодно скажет, когда напуган.

Но я не стал уверять.

Иногда фотографическая память не такое уж и благо. Иногда я запоминаю сказанное мне кем-то слово в слово и жалею, что черт меня дернул это сделать.

— Вроде того, что в руке был всего лишь крохотный огонек, а потом он сделался по-настоящему быстрым. Все сгорело и вправду быстро.

Как раз это Бен и поведал мне о своем «сне».

Этот крохотный огонек. У меня в руке. Надо же, как я полностью забыл об этом? Я могу вспомнить все, что угодно. Потом я понял. Это было так очевидно. Это должно быть что-то нужное мне.

— Я могу его увидеть? — спросил я. Или, во всяком случае, кто-то спросил. Должно быть, я. Мичелевски не спрашивал. А больше никого и не было, кто мог бы.

— Сегодня днем мы переведем его в окружную тюрьму. Вам будет нужно позвонить и узнать там, когда разрешены свидания.

Здание больницы было длинным прямоугольником. Длинным с одной стороны и коротким с другой. Когда, выйдя из лифта, я посмотрел в даль коридора, мне показалось, что он протянулся до бесконечности. Словно я мог целый день шагать по нему, да так и не добраться до цели. Когда же я наконец добрался до конца коридора, следуя по номерам палат, то повернул налево (единственно, куда я мог повернуть), и коридор передо мной оказался очень маленьким. В конце находилось что-то вроде обычной приемной, закуток в углу с двумя диванами и двумя лампами.

А там — Назир.

Он стоял, расхаживал, говоря с кем-то по сотовому телефону.