Когда ты исчез

Мне хотелось иметь семью, и я не мог по примеру матери бросить детей. Жить с ними — значит мучиться до скончания веков; уйти — уподобиться Дорин. Приходилось выбирать из двух зол — то есть следовало выждать подходящий момент.

Поэтому я всячески подыгрывал жене.

25 ноября

Она крепко спала в нашей постели, измученная родами, которые терзали и калечили ее тело весь день и всю ночь.

Я сидел в спальне в потертом зеленом кресле и баюкал ее сына в белой шали, которую она связала к его рождению. Акушерка собрала инструменты и вышла.

Кэтрин решила назвать ребенка Уильямом — в честь своего покойного деда, и тот, всего час назад испустив первый крик, вскоре уснул. Кожа у него была липкой, в тонком белом пушке и пахла сладким.

Когда младенца вложили мне в руки, я попытался представить его собственным сыном, но так и не нашел в себе сил прижать губы к уху и прошептать те слова, которые говорил другим, своим, детям.

Я не мог обещать этому мальчику, что всегда буду рядом. Кем бы ни были его родители, вранья он не заслуживает — уж это я знал по себе.

Шли дни, я наблюдал за ним и в каждой улыбке и хмуром взгляде видел проклятого папашу, сдохшего от моей руки. Малыш был точной копией Дуги, даже редкие русые волосенки — и те точь-в-точь как у него.

Он никогда не узнает любви отца, и мать не будет с ним до конца откровенна. Едва появившись на свет, он одним фактом своего рождения навесил на себя тяжкий груз.

Однако, увидев, как Кэтрин мучается в родах, я невольно дал слабину. За ее корчами я разглядел женщину, которую прежде любил, которая одарила меня тремя детьми.

Впервые за несколько месяцев я позволил себе задуматься: может, мы сумеем преодолеть разногласия?

Но покуда в нашей жизни есть Билли — постоянно напоминая о ее проступке, — я не мог ее простить. Не мог исцелить свои раны и шагать с нею дальше.

Его появление на свет означало, что наша жизнь уже не станет прежней.

Нортхэмптон, наши дни

20:00

Саймон с трудом перевел дыхание. Унылые, вялые зрачки вспыхнули, словно лампочки, и вновь утонули во тьме радужек.

Внешне он никак не отозвался на признание Кэтрин, однако душа в тот миг треснула пополам. Сто миллиардов нейронов в больном мозгу вдруг коротнули, начисто его парализовав.

Когда Саймон наконец вернулся к жизни, то впился в нее взглядом, отмечая любые, самые незначительные жесты и гримасы. Он отчаянно всматривался ей в лицо, мечтая увидеть хоть один намек, что она врет, — но лишь убеждался в обратном.

Он накрутил себя, услышав из-за двери стоны — и тем самым запустил цепочку событий, которые привели к трагедии. Может, он всю жизнь исподволь хотел уличить ее в измене — потому и ухватился за первую возможность…

Кэтрин только что разнесла в пух и прах все выстроенные за двадцать восемь лет теории. Нельзя больше винить ее в своих поступках. Значит, виноват во всем Дуги. И Кеннет. И Дорин.

Кто угодно — только не Саймон.

Сколько горя, скольких слез можно было бы избежать, поверни он в тот день дверную ручку до конца. Он защитил бы свою жену, как надлежит хорошему мужу.

Кэтрин стала жертвой неразрешенных проблем между двумя давними приятелями, вкусившими плоды воспитания своих родителей.

Больше всего Саймона поразило, что она не стала искать справедливости. Она была даже готова полюбить ребенка, рожденного в ненависти, — лишь бы не расстраивать мужа.

Такой самоотверженности Саймон понять не мог.

— Я… я… — пробормотал он.

Когда-то слова мужа имели для Кэтрин значение. Теперь на его мнение ей было откровенно плевать.

Она наконец получила ответ на сакральный вопрос. Сколько раз она спрашивала себя, отчего Саймон ее бросил: тысячи, миллионы? Теперь она знала правду.

И ничего при этом не испытывала.

Ровным счетом ничего.

Доведись им поменяться ролями, она открыла бы ту чертову дверь. Она ни на миг не усомнилась бы в муже, пока не узрела бы факт измены собственными глазами.

Было бы лучше, если б она простила Дуги. Кэтрин старалась, правда старалась, но ничего не выходило. Теперь, услышав о его смерти, она невольно возрадовалась, что тот получил по заслугам, пусть даже Саймон отомстил не за нее, а за свою неуемную гордость.

Впрочем, особой благодарности к Саймону Кэтрин не испытывала. Она никогда не простит ему Полу. Не простит годы, проведенные вдали от нее. Не простит брошенных им детей.

Однако сильнее всего ее шокировала та бездна неприязни, которую он испытывал к якобы чужому ребенку.

— Как можно было ненавидеть такую кроху? — спросила Кэтрин, пытаясь понять, что творилось у него в голове. — Ты ведь обращался с Билли точно так же, как с другими детьми. Я видела вас. Видела, как ты его любишь.

— Ничего подобного, — ответил Саймон. — Я только притворялся, потому что моим он не был. Мне правда жаль, что так вышло, но постарайся понять: я думал, что ты мне изменяешь.

— Почему ты не открыл дверь? Почему не открыл ту чертову дверь?!

— Боялся увидеть, что там, за нею.