Когда улыбнется Ганеш

— Это все португальцы, — проорал он. — Центральная башня держалась на большом магнитном камне, который искажал показания компасов португальских судов. Они вынули этот камень — и башня рухнула.

Его крик резко контрастировал с тишиной, струившейся вокруг, со спокойствием гигантской колесницы, каменных коней и слонов.

— Король Калинги, как называлась тогда Орисса, выбрал для строительства храма это место потому, что здесь сын Кришны Самба освободился от проклятия — от проказы, — снова завопил он. — Проклят он был по ошибке, и бог Сурья излечил его. Поэтому все прокаженные стремятся совершить сюда паломничество.

К счастью, мистер Патнаик наконец иссяк, добросовестно изложив краткий путеводитель по этим местам.

Вечером в Бхубанешваре на концерте орисских танцев я возвращался мысленно к Конараку. Именно по ста двадцати канаракским скульптурам танцовщиц, запечатлевшим различные их позы, было восстановлено несколько утраченных, забытых танцев. Культуру Индии столько раз перевирали различные завоеватели! Каждая фиксация чего-то изначального, истинного здесь воспринимается как откровение. Передо мной были ожившие скульптуры Конарака. Их руки змеились, изображая бушующие волны, их талии дрожали, имитируя колеблющиеся на ветру деревья, их лица светились, подражая восходящему солнцу. Они сходились, разбегались, становились все вместе огромным лотосом, парили, как птицы, и застывали в неожиданной неподвижности. В углу на сцене сидели босоногие музыканты с набором струнных ударных и прочих инструментов. Их иногда заменял большой допотопный магнитофон, хрипло чеканивший ритм танца. Рядом со мной сидел Ситакаит Махапатра. Его бледное, чуть расширяющееся книзу и необыкновенно подвижное лицо выражало полное отдохновение. Орисский танец действовал на него освежающе, как дождь с молнией или набегающая морская волна. Как напоминание о природе, как сама природа. Он повернул ко мне почти невидящие глаза и тихо спросил:

— Хорошо?

Я кивнул. В памяти пронеслись его строки, вычитанные в «Иностранной литературе»: «В зеркальце плещется алый закат, как биение волн пламенеющей жизни», «все растворяется в автобусном зеркальце, в солнце великом». Выйдя из театра, мы попрощались. Может быть, навсегда. В гостинице я долго рассматривал подаренный им томик стихов. В него был вложен машинописный листок — новая вещь, переведенная им самим на английский. Мне тут же захотелось сделать русский перевод. Вот он:

Крестьянин