Когда улыбнется Ганеш

— Это адиваси, — поясняет Бехал. — Словом «адиваси» у нас обозначают племена. Речь идет о народностях, находящихся на первобытном уровне развития. Обитающее в наших местах племя зовется «мундари». Это списочное племя. Но никакие правительственные привилегии для списочных не смогли сделать то, что в считанные годы сделала лаковая промышленность. Еще недавно эти люди не знали даже одежды. А сейчас они выглядят как самые обычные селяне. Взгляните!

Он указывает на аккуратную, чистенькую девушку с матово-смуглым лицом, одетую в зеленое сари.

— Тут еще миссионеры стараются, — мрачно вступает вдруг в разговор молчавший до этого сын хозяина Кульдип. — Эксплуатируют доверчивость этих несчастных. Они же как дети. Кругом полно протестантских церквей и попов из Западной Германии, принявших индийское гражданство. Для того чтобы иметь возможность вести политическую пропаганду под видом религиозной. И ничего с ними нельзя поделать — они индийские граждане и могут пользоваться правами, которые дает наша демократия. Пестуют из наших же рабочих потенциальную оппозицию центральной власти в Дели…

— Не сгущай краски, Кульдип, — говорит мистер Бехал, и я впервые слышу в его голосе нотки раздражения. — Среди миссионеров масса достойных людей, которые делят хлеб-соль с мундари.

— Фальшь, всюду фальшь, — бормочет Кульдип и, махнув рукой, отворачивается к окну. Мы наконец въезжаем на территорию завода. Первое, что бросается в глаза, — лозунг, написанный аршинными буквами на красном полотнище, протянутом через весь фронтон главного корпуса: «Да здравствует индийско-советское сотрудничество».

— Это для нас повесили? — спрашиваю я мистера Бехала с легкой иронией, которую он, кажется, не понимает.

— Здесь все знают, что Советский Союз наш друг. Все рабочие-адиваси. И вы отнюдь не первые посетители: специалисты из калькуттского отделения торгпредства бывают, да и из Дели друзья появляются. Да что там из Дели — из Москвы. Дружба с Советским Союзом — наша жизнь…

Долго еще он не может остановиться — сыплет именами советских друзей, главным образом работников внешней торговли, вспоминает первые сделки…

На заводе — 400 рабочих, в основном из племени мундари. Зарабатывают они по двести — двести пятьдесят рупий в месяц. Это не так мало, если учесть, что их жены и дети поставляют заводу сырье по цене, признанной правительством справедливой, и что в деревеньках своих они живут практически натуральным хозяйством.

Огромные пространства на заводе заняты стик-лаком. Бурые комки с древесными прожилками разрыхляются специальным инструментом, представляющим собой нечто среднее между кайлом и вилами. Путем долгой утруски и промывки на сложных машинах и механизмах, стик-лак превращается в сид-лак — полуфабрикат, который покупают некоторые фирмы. И наконец, после длительной выплавки сид-лака создается чистый продукт: широкой золотисто-желтой прозрачной лентой он проходит между валками специальной машины, затем, остыв, крошится на хлопья и упаковывается в джутовые мешки. Ежегодно здесь производится 4 тысячи тонн чистого шеллака.

— Могли бы больше, — говорит хмурый Кульдип. — И сырье позволяет, и мощности. Но не хватает производственных площадей. В будущем, наверное, решим и эту проблему. А сейчас даже заводскую гостиницу отвели под стик-лак. Что поделаешь.

В конце осмотра к нам подходит сияющий хозяин.

— Я сейчас помолился за стабильность, — сообщает он. — За то, чтобы она никогда не нарушалась. Ни в жизни отдельного человека, ни в жизни завода.

— Боже, неужели мы никогда не избавимся от фарисейства? — восклицает вдруг мистер Кульдип. — Работать надо, а мы молимся и произносим прекрасные слова. Скажи, отец…

Но тот не слышит. С окаменевшим лицом он смотрит куда-то в сторону. Потом едва слышно шепчет:

— Будь проклят тот час, когда ты уехал учиться в Соединенные Штаты…

Раздается звонок. Рабочие-адиваси, молодые женщины и мужчины, мгновенно переодевшись, выходят на площадку перед главным корпусом. Лица у всех спокойны и доброжелательны. Мистер Бехал просит сказать им несколько слов, и я говорю, что счастлив их всех видеть и навсегда запомню эту встречу. Нестройный хор их голосов приветствует нас.

И снова мы в «Амбассадоре». Возвращаемся в Ранчи. Отец и сын молчат, и нам с Лариным неудобно прерывать это молчание.

— Я останусь с вами в отеле, не поеду к сыну, — говорит старик. — Разные мы с ним люди, и с этим ничего не поделаешь.

Сын молча пожимает плечами. Он взбешен.