Когда умирает ведьма

— Это обычное дело, Люся. Всей полнотой информации владеет только босс, и он единолично решает, какой частью информации поделиться с подчиненными, а какую часть попридержать. Мне ведь тоже не все известно, но я принимаю это как должное.

— И вы не знаете, куда мы едем? — не поверила Люся.

— Есть еще одна особенность работы на босса. Речь не об Алексее Ивановиче, с подобным можно столкнуться практически в любой фирме. Ты можешь что-то знать твердо, или о чем-то догадываться с более-менее высокой степенью вероятности, но это свое знание всегда носи в себе. А другие сами пусть догадываются.

— Мы едем в Санкт-Петербург, — сказала Люся.

Благожелательное молчание в ответ.

— Но мы едем за границу, — продолжила ободренная этим молчанием Люся.

Молчание.

— А из заграниц там одна только Финляндия, — сказала Люся. — И получается, что мы едем в Финляндию!

— Но я вам этого не говорила! — напомнила Наталья Романовна и засмеялась.

Смех у нее был молодой. И сама она вовсе никакая не сухая мымра. Испытавшая облегчение Люся засмеялась тоже. Она боялась Алексея Ивановича и ничего хорошего о нем не думала… Кроме того, что он голубоглаз… Интересно, а бывают ли у злых и жестоких людей голубые глаза? А может быть, зря она его боится? Но даже если она его боится… В любом случае она боится меньше, если рядом Наталья Романовна. Почему-то верится, что когда она рядом, ничего плохого не должно случиться.

Люся вздохнула, не сдержавшись.

— Не волнуйтесь, все нормально будет, — сказала Наталья Романовна, верно угадав состояние девушки.

— Я не волнуюсь.

Господи! Хоть бы все обошлось!

* * *

Вечером, когда уже было темно, подъезжали к Санкт-Петербургу. Люся с молчаливой задумчивостью рассматривала дома городских окраин. Светились окна, за каждым — чья-то жизнь.

— А вы не пытались искать ваших родителей, Люда? — вдруг спросила Наталья Романовна.

Застигнутая врасплох, Люся замешкалась с ответом. Ее молчание Наталья Романовна истолковала по-своему.

— Простите меня за то, что я задала вам этот вопрос, — сказала женщина покаянно. — Наверное, зря я вас об этом спросила.

— Нет, я их не искала, — осторожно ответила Люся. — Потому что не знаю, где искать.

Боялась признаться, потому что в таком случае пришлось бы рассказать и про частного детектива со смешной фамилией Пахарь, и про выплаченный авансом гонорар, и про то, что через месяц предстоит следующий платеж, а денег нет, и где их взять — неизвестно.

— Но они живы, — сказала Люся. — Я это твердо знаю.

— Вам хочется в это верить, — понимающе сказала Наталья Романовна, и ее слова можно было расценить как проявление жалости.

На жалость Люся не рассчитывала. Ей жалость не была нужна.

— Я не то чтобы верю, — сказала Люся. — Ведь верить можно просто наперекор чему-то. Тем же фактам. Или вопреки фактам. А я не верю, я знаю. Это разные вещи.

— Вы хотите сказать, что родители давали вам знать о себе?

— Да.

— Неужели? — заинтересовалась Наталья Романовна.

— Мне мама снилась. Дважды. Второй раз — совсем недавно. Какие-то сумерки… Я часто вижу сны, где все происходит будто в сумерках. Не ночь, но и солнца нет. И в этот раз — тоже. Мы с мамой за столом. Не ужинаем, а просто будто бы сидим. А мне обидно так! Это я на нее во сне обижаюсь. И я ей говорю: что же вы с папой в тот раз меня оставили? А она на меня посмотрела и отвечает: ты не переживай. Скоро мы встретимся, скоро мы к тебе вернемся.

— Вернемся, — эхом повторила Наталья Романовна.

Значит, она поняла, что именно хотела сказать Люся. До нее дошел скрытый смысл услышанной Люсей во сне фразы.

— Понимаете? — сказала Люся. — Она сказала: «Вернемся»! Если бы она сказала: «Скоро ты к нам придешь»… Или даже «Скоро ты нас снова увидишь»… Это было бы страшно! Это означало бы, что их нет, и я к ним умру, я приду, и мы снова встретимся. Если бы она так сказала, то уже никакой надежды. Но я точно помню, что было — «вернемся!» Вы можете смеяться надо мной. Вы, может быть, во все это не верите…

— Я верю.

Люся посмотрела на свою собеседницу, пытаясь понять, насколько искренне это сказано и не из вежливости ли Наталья Романовна произнесла «верю», но женщина продолжила:

— Я верю, что мы способны чувствовать на расстоянии. У меня однажды… чудесный вроде бы день… все очень хорошо… я прекрасно помню, что была в тот день абсолютно счастлива… Такая взвинченность легкая, я просто знала, что все будет хорошо. И вдруг я знаю, что хорошо уже не будет. Ощущение беды. Причем не постепенно тревога накапливалась, а я в одно мгновенье поняла, что случилось несчастье. Вот секунду назад все еще было нормально, а теперь уже все, конец, катастрофа… Это был самый дорогой, единственный близкий мне человек. У меня во всем мире никого, кроме него, не было. И вот его не стало.

Наталья вела машину, но вряд ли видела отчетливо дорогу перед собой. Слезы катились по ее лицу, и Люся тоже заплакала. До сих пор она по отношению к Наталье Романовне балансировала на грани между «верю» и «не верю», но в эти мгновения все изменилось. Беды сближают, и учат состраданию.

— Не надо плакать, Наташа! — всхлипнула Люся. — Разобьемся!

* * *