Когда в Чертовке утонуло солнце (СИ)

Кабурек кивнул, и некоторое время они сидели молча, слушая только потрескивание поленьев. Потом водяной вдруг заговорил снова:

— Эвке тогда был всего год. Адельке два. Маркете четыре. Это случилось во время восстания сорок седьмого. Слышали о таком?

— Слышал, — кивнул Максим, опасаясь случайным словом или жестом прервать рассказ тестя.

— Жену мою звали Бланка. Пани Бланка из Бышта. Она была второй дочерью тамошнего земана, человека честного, но небогатого. Поначалу он не хотел отдавать её за меня, — усмехнулся Кабурек. — Нелюдь есть нелюдь, понятное дело. Но когда убедился, что я в самом деле люблю его дочь, а она любит меня — согласился. Венчались мы там же, в Быште. Потом уехали в Прагу.

— Где это — Бышт?

— Это недалеко от Градец-Кралове. Я в тех краях закупал зерно для батюшкиной мельницы, вот этой самой, на Чертовке. Тогда ещё был жив мой родитель, но уже совсем стар, и сам по деревням ездить перестал.

— Мне казалось, это селяне должны везти мельнику зерно и платить за помол?

— Если б мы жили где-нибудь в провинции — конечно. Но Прага — город большой. Здесь потребляют много муки, а зерна в пригородах почти не выращивают, потому что овощи, фрукты или ягоды куда выгоднее и быстрее сбываются на рынке. Но хлеб есть хлеб. Так что мельники с Кампы всегда сами закупали зерно на помол, и сами договаривались с пекарями о сбыте муки.

Водяной помолчал, повертел в руках кружку и сделал ещё один большой глоток.

— Батюшка мой вскорости помер, я стал хозяином и мельницы, и дома. Дела шли хорошо, но главное — мы были счастливы. Знаете, пан Резанов, — задумчиво посмотрел на Макса водяной, — мы были бы счастливы, даже если бы жили в полной бедности. Любовь — вот что есть настоящее чудо, а всякие заклинания, пентаграммы, ритуалы — так, мишура. Нет в них реальной силы, они лишь выклянчивание помощи у тех сущностей, что куда могущественнее самого заклинателя.

Максим уловил тихий шорох и, обернувшись, увидел, что дочь водяного присела на краешек стула у стола, слушая отцовский рассказ. Кабурек наверняка тоже заметил Эвку, но мысли его сейчас витали далеко в прошлом. Он продолжал:

— Мне никогда не было дела до политики. Но когда заварилась каша сорок седьмого года, в стороне не удалось остаться никому. Король Фердинанд вошёл в Прагу так, словно взял её огнём и мечом. Его наёмники начали грабить, насиловать, убивать. Пришли они и в наш дом.

Кабурек замолчал. От стола донёсся тихий вздох. Максим, не в силах взглянуть ни на тестя, ни на жену, смотрел в огонь.

— Из тех, кто забрёл тогда на Кампу, мы с соседями не оставили в живых ни одного, — просто сказал водяной. — Но что толку? Всё это случилось до того, как выступили цеховики, так что после о нас никто не вспомнил. Никого не схватили, не судили, не казнили — и на том спасибо. Только наших близких смерть наёмников вернуть никак не могла. Я остался вдовцом с тремя маленькими дочками и старался быть хорошим отцом, хотя понимал, что никогда не смогу заменить моим девочкам мать. Они выросли умницами и красавицами, все — в Бланку. У Маркеты и Адели уже свои семьи. Вот и Эва вышла замуж, — голос Кабурека был спокоен, и Макс только диву давался, какой железной силой воли должен обладать его тесть, чтобы продолжать неторопливо рассказывать свою историю, не дрогнув ни на мгновение, не изменив в голосе ни на полтона.

От стола донёсся ещё один вздох, перешедший в тихий всхлип. Зашуршала ткань платья — Эвка вышла из гостиной. Спустя несколько секунд на кухне загремели передвигаемые горшки. Водяной прислушался к этим звукам и вполголоса сказал, глядя Максиму прямо в глаза:

— Я никому не позволю обидеть своих девочек. Они — всё, что у меня есть в этой жизни. Каждый раз, выдавая дочку замуж, я смирялся с тем, что приходится отпускать её из-под отчего крова. Так должно быть. Это правильно. Это течение самой жизни. Если бы Эвка сказала, что тоже хочет переехать в дом мужа — я бы не стал возражать. Но, конечно, меня радует то, что вы остаётесь здесь. Только помните, пан Резанов: я никому не позволю обидеть своих девочек.

В прозрачных зелёных глазах на мгновение отразился всполох пламени в камине. Парень медленно кивнул и сказал:

— Я это знаю и не забуду.

Кабурек как-то разом обмяк, поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее, сделал сразу несколько глотков из своей кружки, покряхтел и уже совсем другим тоном добавил:

— Она не была такой. Моя младшенькая. Это случилось, когда утонуло солнце. Сколько раз я уже слышал за спиной шушуканье: упрямый Кабурек, чёртов сын, проклятый гордец! Нет бы взять, да помочь. Нет бы вытащить солнышко из Чертовки! Что им, — он как-то безнадёжно махнул свободной рукой. — Никто из тех, кто шепчется, даже не задумался: если б я только мог достать солнце, вернуть Эвке её истинный облик — я бы нырнул, не задумываясь. Даже если бы мне сказали, что обратно уже не вынырну. Но здесь я не могу ничего, — с горечью закончил водяной.