Когда возвращается радуга. Книга 1

Почему он решил, что гуриям? Да потому, что прекрасно помнил, что служанки в этом доме далеко не первой и даже не второй молодости, а голоса тех, кого он слышал сейчас, принадлежали явно молодым женщинам. Один — нежный, девичий, и другой, низкий, грудной, от которого по спине закалённого в боях вояки вдруг пробежал будоражащий холодок. Твёрдо решив не подходить слишком близко, чтобы не обнаружить себя, он затаился за толстым стволом старой шелковицы, и, осторожно выглянув, отодвинул крупную ветвь, мешающую обзору.

И остолбенел.

Ему показалось, что о н а идёт прямо на него — прекраснейшая гурия райского сада с телом соблазнительной дикой львицы, гибким, как хлыст в умелых руках наездника, совершенным, как статуи древних язычников-эллинов. Со смехом бросила что-то спутнице — которую «охотник», затаившийся в засаде, даже не разглядел толком, — так, какая-то мелкая яркая птичка, — вскинула руки, и поплыла в удивительном танце. От одних движений крутых бёдер у главы янычар едва не сделался солнечный удар, несмотря на то, что светило клонилось к западу.

Лишь несколько минут спустя до понимания аги достучалось сознание, сообщив, что обе особы прошли мимо, настолько увлечённые разучиваемым танцем, что и не заметили тайного наблюдателя. И давно уже скрылись в доме, а он всё стоит и стоит, вцепившись онемевшими пальцами в корявый ствол тутовника с такой силой, что кровь вот-вот брызнет из-под ногтей.

В недобрый час… ох, в недобрый приехал он сюда. К чему глаза, если ими нельзя больше смотреть? Ибо нет, оказывается, большего мучения, чем осознавать, что ты — не более чем махрам прекрасной родственницы и ни на что не можешь рассчитывать… Воистину «подарки» султана совершенны, дядя заслужил подобное сокровище, но ему-то, ему, Али Мустафе, за что такое наказание?

Уязвлённый в самое сердце острейшими жалами любви и ревности, он не помнил, как вернулся в дом, обнялся с дядюшкой Аслан-беем и ответил на его приветствие. Лишь спустя какое-то время он осознал, что довольно долго и бессмысленно взирает на какую-то рыжую пигалицу, растерянно на него поглядывающую. Худенькую, не лишённую определённой миловидности… но как же далеко ей до небесной гурии!

— Что, дядя? — переспросил, вздрогнув. — Прости, я что-то… не расслышал. — Потёр лоб.

— Тебе нездоровится, дорогой? — участливо обратился к нему лекарь. — У меня создалось впечатление, что твой разум какое-то время путешествовал где-то далеко. Должно быть, день выдался утомителен. Но я не стану тебя долго задерживать, лишь познакомлю с моей дорогой супругой, досточтимой Ирис. И пойдём ужинать. Оценишь по достоинству старания моей драгоценной хозяюшки.

Хозяюшки?

Ошарашенный ага едва не ляпнул: «А кто же тогда та, другая?» — но в последний миг удержался от позора. Сказать — значит, признаться в грубейшем нарушении приличий, да ещё, возможно, настроить против себя хозяйку. А ведь прекрасная незнакомка наверняка её гостья — подруга или родственница, и испортить отношения с молоденькой тётушкой — всё равно, что лишить себя возможности узнать в дальнейшем о т о й…

Да что это с ним? Он, бесстрашно штурмовавший твердыню Белграда, водивший своих молодцов через пески пустынь, через крымские гиблые солончаки, спасовал перед чёрными очами и…

…но какими очами!

Нет, надо взять себя в руки.

Разведка боем прошла удачно, если не считать лёгкого ранения. Зато теперь он определился с противником. Остаётся только разработать тактику преследования, настичь и… атаковать.

Приложив последовательно пальцы ко лбу, устам и сердцу, он отвесил хорошенькой рыжекудрой «тётушке», что годилась ему в дочери, нижайший поклон. Улыбнулся самой искренней и располагающей к себе улыбкой. Ага и сам не подозревал, что в его арсенале найдётся т а к о е оружие, но ведь он собирался завоёвывать женщину, а к ней не подступишься с ятаганом, тут надобно нечто иное, пока непривычное; но ничего, он освоит, если нужно.

Ирис удивлённо похлопала ресницами — и невольно улыбнулась в ответ. «Племянник» оказался вовсе не страшным, напротив — добродушным и любезным в обхождении. Правда, речи его были несколько замедленны, но, должно быть, оттого, что, находясь постоянно в обществе янычар, он привык отдавать приказы и распекать подчинённых, а теперь ему приходится следить, чтобы случайно не пробилось грубое казарменное словечко. Эфенди предупреждал её о подобном, ещё с неделю назад потихоньку сообщив, что постарается перевести племянника в столицу, ближе к себе. И не стал скрывать, для чего. Чтобы познакомить их и проследить, насколько же «родственные» отношения между ними сложатся. Зачем?

Вздохнув, эфенди признался: да чтобы ещё при жизни знать, дитя моё, стоит ли тебе его опасаться. Он, Аслан-бей, как старший в семье, хочет быть спокоен за дальнейшую судьбу своих самых близких людей…

* * *