Когда возвращается радуга. Книга 1

— Ему и впрямь… отрезали в дороге кисть? — с жалостью спросила Ирис.

— Увы, да. Лекарств не хватало, и заражение стало стремительно распространяться по всем тканям. Али Мустафе пришлось взять на себя роль хирурга. Отважный человек, не каждый янычар способен на столь хладнокровную операцию, особо не разбираясь в медицине… Но шить сосуды он не умеет, поэтому прижёг культю, как мог, раскалённым железом. Не бойся дитя, — он заметил, как содрогнулась Ирис, — галл не чувствовал боли: его как следует напоили опием. Но после этого милосердного, вроде бы, лекарства, ему было очень плохо — очевидно, организм его не переносит, бывает и так. Хорошо, что твой Али лучше меня научился ставить иглы на обезболивающие точки. Он — поразительная для меня находка.

Аслан-бей прикрыл глаза.

— Я могу его навестить? — спросила Ирис шёпотом.

Эфенди улыбнулся, погладил её по голове.

— Галла? Пока не стоит. Ближайшие сутки-двое он проспит. Как и второй франк, я об этом позаботился… Тебе бы лучше не выходить со своей половины, пока здесь гостят помощники Али Мустафы, а главное — мои ученики, вот кому не попадайся на глаза. Они могут разглядеть… ты знаешь, что. Поверь: с отважным галлом всё теперь будет хорошо. Нам останется только восстановить ему память.

Он надолго умолк… и задышал ровно и глубоко.

Ирис осторожно поднялась и, поколебавшись, тронула его за плечо.

— Пойдёмте, эфенди, — сказала несмело шёпотом. — Вы просили вас перевести…

— Да-да, — очнувшись от дремоты, пробормотал лекарь. Тяжело поднялся. Опираясь на плечо юной супруги, добрался до широкой тахты и вытянулся на ней с наслаждением.

— Славно…

Ирис заботливо его прикрыла, подложила под голову ещё одну подушку, собиралась было снять домашнюю шапочку — но передумала: вдруг надует? Перед ночными сквозняками может оказаться бессилен даже прославленный лекарь! Загасила свечи в канделябре на столе, оставив вместо них лишь масляную лампу, огонёк которой прикрывался стеклянной колбой, чтобы не наделать пожара. Вздохнула… и перед тем, как уйти, бережно поцеловала пожилого супруга в щёку.

…Али Мустафа, давно уже наблюдавший за «тёткой» из самого дальнего, затенённого книжным шкафом угла, смущённо отвёл глаза.

Он забрёл сюда, зная о частых бессонницах дяди, в надежде облегчить душу. Так ли нужна была, на самом деле, ампутация, из-за которой до сих пор франк Филипп косился на агу, как на злейшего врага? Но Мустафа насмотрелся на гангренозные раны после боёв, и не единожды был свидетелем, как промедление и жалость приводили к тому, что конечность, поражённая чёрной напастью, мало того, что отгнивала — но заражала всё тело, и тут уже ничто не могло спасти: воин погибал в страшных мучениях. Хорошо, если в полковом лазарете хватало маковой настойки — облегчить ему переход в мир иной…

Прав он был или неправ? Мёртвая плоть на искалеченной руке, почерневшая, но сухая, сперва вела себя спокойно. Галл только жаловался, что совсем не чувствует оставшихся пальцев, которые были черны, как у египетских мумий, ещё с той поры, когда они нашли его в одном из кочующих племён. Но после пяти дней плаванья сухая кисть вдруг стала отмокать и гнить — то ли из-за влажного морского воздуха, то ли… Да шайтан её знает, отчего, но двух дней хватило, чтобы отвратительная живая гниль почти добралась до запястья… И Али Мустафа принял решение — рубить!

Даже галл его понял и одобрил. Лучше потерять кисть, чем всю руку, а то и жизнь. А вот франк Филипп, наверное, не понял…

Оттого-то и решился племянник побеспокоить дядюшку.

Но увидел, как вокруг усталого табиба суетится рыжая пигалица — и отступил в тень.

Грешным делом, даже возмутился — надо же, как разыгрывает сердобольность! Сама ведь наверняка ждёт — не дождётся, когда старик отойдёт в райские кущи, чтобы оставить её свободной и богатой вдовушкой. Хотел уличить и притворстве, чтобы уколоть при случае, цыкнуть — мол, не смей старика обижать!

… Потёр заросший подбородок. Мимоходом подумал, что давно не правил бороду, кололась…

Вот оно как, оказывается.

А ведь так искусно притворяться у соплюхи не получится. Слишком бесхитростна. Неужели и впрямь — и любит, и уважает старца?

Ну, живи тогда спокойно, рыжая… Не потревожу. Был бы тебе дорог этот галл, про которого мне многое порассказали — ты бы сейчас не над дядей квохтала, а над ним. Впрочем, не мешает проверить.

… Огюст Бомарше, закутанный так, что наружу из-под одеял торчал лишь нос, да ещё забинтованная культя, спал сном младенца. На кушетке неподалёку дремал один из учеников табиба, чтобы, в случае чего, помочь, успокоить, даль лекарство… С превеликим облегчением ага понял: тётка здесь не появлялась.

И не появится.

С чувством выполненного долга вернулся, наконец, в свою комнату. Но войти не успел. Едва коснулся ручек двустворчатой двери, как за спиной вырос тёмный силуэт. Лишь хладнокровие, выработанное с годами, удержало Али Мустафу от того, чтобы выхватить кинжал.

— Не подкрадывайся, — прошипел. — В следующий раз не пожалею.

Али наклонил голову.

— Слушаюсь, господин ага. Привычка.

— Ты тут зачем?