Когда же мы встретимся?

«Ты с самого начала посылала мне торопливые, хлопотные письма. Первая записка была такой же продуманной, и только. Не верю тебе. Быстро все кончилось, подруга! И раньше я не верил тебе. Мне казалось (прости, но это так), мне казалось порою, твои слова — «не уходи сразу, побудешь еще со мной?» — всего лишь предлог, чтобы уйти потом самой, но так, будто я тебя бросил… Тебе не надо сочинять разрыв-письмо, ты уже создала его, я могу сложить его из разных строчек, намеков и того, что осталось без ответа. Что-то зловещее в наших отношениях есть. Какой-то обман — то прекрасный, то жуткий! Вместе с тем при встречах в тебе было столько простодушия и правды, что я, сердясь иногда и подозревая тебя в чисто женской хитрости, запутывался, когда пытался отгадать, кто ты такая…»

Он знал, что такого письма не пошлет К., но шел и наговаривал его без всякого раздумья.

«Все! — рубил Егор. — Кончено. Ты не вынесла самого лучшего времени, как же ты стремишься к счастью? С другими у тебя будет то же. Вот так, милая волшебница! Вот так, дорогая! Прощай! (К черту, к черту! — убеждал себя. — Никаких! Жалеть этих баб?! Да провались! Хитрее бабы нет никого.) Все, все! «А как ты догадался, что я готовила разрыв-письмо?» И она думала об этом, когда я слал бесконечные конверты! Ах вы зануды, хищницы. Шла, видишь ли, долго и пришла. Не нужна, не нужна, не нужна-а! Довольно, довольно. Да что она мне — жена, что ли? Нечего о них думать…»

И вспомнился Егору один случай.

Два года назад, на съемках в Смоленске, пришел как-то Егор в номер к Владиславу.

— Спал плохо, — пожаловался тот. — Встал, какое-то опустошение после вчерашнего.

— Но ты же человек опытный, должен был предвидеть. Она уже убирала у меня. Так бодро поздоровалась! Как-то даже нестерпимо бессовестно!

Владислав усмехнулся и протянул Егору клочок бумаги, на котором не по-женски плохим почерком было написано:

«Я вышла замуж рано, не по любви, потом разошлась, а что было дальше — расскажу, если спросишь… Я тебя люблю, Владик…»

— Вла-адик… — посмеялся Егор. — Это она написала?

— Она. Задумчиво так выводила.

— И уже любит? Ну-у…

— Ужасное опустошение, мой милый.

— Ничем не могу помочь.

— Я увел ее от тебя, извини.

— Ради бога! — брезгливо отступил назад Егор. — На кой хрен она мне нужна? Я просто дурак, увидел, думаю: какое бедное чистое существо.

А было так. У него в номере она меняла постельное белье. Егор еще не сказал ей ни слова, как вломился Владислав, взглянул, закружил возле нее, оценивая ее, и бодро вступил в разговор.

— Что же вас отец отпустил на такую работу? — хитро спросил он. — Или муж?

— С мужем развелась.

— Надо бы посидеть как-то.

Она так промолчала, что это было лучше всякого согласия.

На другое утро она снова постучала, поставила ведро и щетку у стены, села и на вежливые вопросы Егора отозвалась простодушным рассказом о своей жизни. После вчерашнего убирать ей в номере было нечего. Чего ж она зашла? У Егора стояла бутылка вина. Он налил ей с рюмочку, но было мало, по глазам видно, что она выпьет сейчас целый стакан. «Я приду завтра», — сказала она, и Егор кивнул: ну что ж, приходите. Но утром он косо поздоровался с ней и прошел мимо походкой большого начальника, а еще через день улетел в Москву по вызову киностудии. Возвратился и позвонил Владиславу. «А я не один, — сказал он, — зайди, стаканчик крепкого выпьешь». Она в белом передничке резала на круглом столике огурцы для салата. Владислав подморгнул ему. Она принарядилась к событию, цель которого уже не скрывалась. Поговорили о Москве; Егор тщился не смотреть на нее, словно оберегал ее женское достоинство, и без сожаления благословлял Владислава на приключение. Все было ясно, и, чтобы уйти, не стоило выдумывать причину.

Часа через два, когда Владислав попросил по телефону спичек, Егор нашел в комнате все то же, но в большем беспорядке, чем раньше. Удивительно! Теперь это были другие люди! Плотская тайна сблизила их, но следом же вырыла пропасть. Она вольно сидела на белой постели и ничуть не беспокоилась, какое впечатление произвело на Егора ее поведение. «Вот она простая арифметика любви, — подумал Егор. — И с чего я решил, что она чистое существо? Я бы и коснуться ее не посмел, А она меня только что назвала «Жориком». Меня! Я ей кто — сват?» Он еще давно думал, глядя на чей-нибудь клейкий семейный союз: а на месте того-то и того мог бы спокойненько быть и я, и все было бы так же или почти так же. Эта непрочность вялых и страстных союзов, эта временная благодарность женщины тому, кто ее поскорее захватит или счастливо обманет, обременили его выводы тогда особенно. Ничему не хотелось верить, и, когда человек полюбит тебя как единственного, тоже будешь сомневаться.

Вот и К. Он и верил ей и нет.