«Ну вот, Димок, — писал Егорка в конце мая, — дождался я своего часа, о котором мечтал на Трифоновке в Москве. Весна, ветер, рейд. Закат только что угас. Река, огни. Дежурю. Походил, поковырялся, подкачал маслица, намерзся на ветру, а в каюте у нас, в дежурке, тепло! Лампочка слабенькая, полушубок на железной койке, под койкой две электропечки. На мне свитер, драные штаны в мазуте, вахтенного Васьки пимы с литыми калошами. Холодно еще. Движок стучит, на полу за тумбочкой ружье, гитара, балалайка, дверь шваброй приперта. На тумбочке зеркало, полбуханки хлеба и 200 граммов сахару, водички при нужде из движка наберем! Приходи чай пить! Какой-то добрый малый оставил на полу пачку «Примы», да не тянет. Поплаваю — потом мосты строить с Ванюшкой, тут неподалеку, кессонщиком пойду. Проехал пол-России, видел вербованных, нашего брата тоже немало едет на стройки во все концы, и замечательно, хотя у меня ведь немножко (или совсем) другая внутренняя необходимость. «Былое и думы» со мной, Лермонтов. Иногда так вспомню что-нибудь московское, закипит душа. Даже к Мисаилу отношусь спокойнее, он прислал уморительное письмо в своем стиле: «Егор, морда, ты меня забудешь?» Что с ним поделаешь, тоже человек. Боже, сколько людей, и все такие разные! И жить, и любить, и знать их хочется! «Как можно описывать внешнюю жизнь человека: что он пьет, ест, ходит гулять, — когда в человеке самое важное — это его духовная жизнь». Толстой сказал, Лев Николаевич. Запомни. А нам пока сказать нечего. Да и будет ли? Будет ли что сказать потом? Неужели зря мы проведем дни, недели, годы? И за море летала, а вороной вернулась? Когда мы встретимся? И какими? Обнимаю, твой Егор».
Часть вторая
ГДЕ ТЫ? ЧТО С ТОБОЙ?
Меж тем летела наша младость…
Глава первая
СЛЕПОЙ БЕЛЫЙ КОТ
Где наши друзья? почему они молчат? Когда друг не пишет, нам кажется, что он обижается либо слишком счастливо живет! Что же случилось? Ни слова от друга: ни поздравления к празднику, ни банального привета. Что там вдали, чем занята его душа — никому не известно…
Женщина была очень ласкова, надоесть не успела, но Антошка легко простился с нею и поспешил из Астрахани на юг к Дмитрию. После пересадки в Кавказской он увидел ночью во сне, будто прозевал свою станцию, и до того расстроился, что проснулся. На его счастье, был Краснодар и поезд еще стоял. Он прыгнул с полки, кое-как заправил рубашку, обулся и выскочил с портфелем на перрон. Длинный состав тронулся к Новороссийску, унося в шестом вагоне какую-то частичку вчерашней жизни.
Краснодар славился красавицами, но напрасно было бы мечтать о страстной короткой любви, на которую Антошка всегда настраивался в путешествиях. Он погулял по улицам и вернулся на автовокзал купить билет до станицы.
«Снилось ли ему что-нибудь? — думал он по дороге. — Есть ли предчувствие?»
Увы, друга не было на месте. Антошка даже позлился немного, когда хозяйка, у которой стоял на квартире Дмитрий, седая и большеглазая старуха, баба Оля (или Боля — по письмам), сказала ему во дворе с круглым белым колодцем:
— А Дима в городе.