Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Написавший биографию Сталина О. Хлевнюк, говорит, например, такое о провале первой пятилетки: «Что делает Сталин, когда пришло время подводить итоги пятилетки, он просто не называет в своих докладах ни одной конкретной цифры. То есть пятилетку не выполнили ни по одному из показателей, ее провалили, но Сталин уходит от всего этого. Просто говорит: „Пятилетку выполнили в четыре года”. Следом начинает в своей манере перечислять некие абстрактные и только отчасти конкретные достижения. „У нас не было авиационной промышленности – теперь у нас есть авиационная промышленность!” Правда относительная, так как в России и до этого строили самолеты. Противопоставлением – чего-то не было, теперь есть – Сталин и ограничивает свои оценки итогов первой пятилетки. И теперь, если вы спросите любого из тех, кто особо не разбирается в истории, что такое первая пятилетка, первое, что он вам выдаст, будет фраза: „Пятилетка в четыре года”. Это абсолютная ложь, миф, который был многократно повторен в советских учебниках истории, а затем перекочевал и в российские учебники истории» [2].

Пропаганда в СССР приходит вместе с полными изменениями в образовании, истории, общественных науках, поскольку требовалось создать нового человека, в голове которого старое знание должно было замениться новым.

Пропаганда зарождалась в СССР руками и мозгами достаточно сильных творческих личностей. Например, Н. Евреинов сделал массовым празднество «Взятие Зимнего дворца» в 1920 году, считая, что если каждый повторит этот путь создания революции 1917 года, она станет реальной частью их собственной жизни.

О театральном инстинкте первобытного человека Н. Евреинов писал: «В этом протекает вся его жизнь; без соли театральности она подобна в его глазах пресной пище, которою он может наслаждаться, лишь придав ей искусственный вкус. Он театрализирует жизнь, и она получает для него полный смысл, она становится его жизнью, чем-то таким, что можно любить! Он начинает уважать себя и требует уважения не только к своей актерской власти, но и к тому, что он изображает в силу магии актерской власти!» [3].

Сегодня сложно себе представить, что в той постановке 1920 года принимало участие 10 тысяч человек, на которых смотрели 150 тысяч зрителей, пришедших, несмотря на дождь [4] (см. также [5]). Если к этому всему добавить, что в реальности никакого штурма Зимнего дворца не было, поскольку никто не сопротивлялся, то становится чисто пропагандистским характер этого перформанса [6]. То есть не существовавшее в реальности событие становится главным символом революции.

Отсюда, видимо, идет важная особенность советской пропаганды, которая могла рассказывать о том, чего не было, или молчать о том, что было. К последнему варианту можно отнести ситуацию с гибелью В. Чкалова, поскольку никто не знает и сегодня, где и как он погиб, не видел остатков самолета, а работавшие с ним люди оказались в ГУЛАГе. При этом сегодня есть и такая версия: «Еще в 1990-е годы в СМИ публиковалась информация, что Валерию Чкалову предлагали возглавить НКВД после отставки Николая Ежова, с которым ассоциируют репрессии 1937 года. Но он отказался со словами „не хочу быть палачом”. Буквально в считанные недели после этого и произошла та самая катастрофа. Преемником же Николая Ежова стал Лаврентий Берия» [7].

Среди творческих личностей, заложивших основы советской пропаганды, был и С. Эйзенштейн, который считал, «…что именно искусству поручено восстановление памяти о Революции и исторических событиях, которые ей предшествовали. Сила эстетического авангарда в том, что он настолько уверенно знает Будущее, что переживает его как Настоящее. А пережить Будущее „здесь и сейчас” можно только экстатически, поддерживая переживание всеми доступными средствами». Интерес Эйзенштейна к экстатике и экстазу в самых широких контекстах изучения был связан с пониманием Революции в качестве революционного Мифа. Показывая необходимость мифографии Революции, он рассматривал проблему исторической истины как вторичную и несущественную, поскольку исходил не из того, что на самом деле случилось, а из того, что должно было случиться. А это значит, что события октября 1917-го должны стать Революцией в умах людей, обрести свой порядок высказывания в том, что мы называем революционным мифом» [8].

Миф является непроверяемым элементом реальности. Раньше на страже мифов стояли религия или общество, сегодня этим занято государство. Больше всего на свете оно не любит ниспровергателей мифов. Миф живет отдельно от действительности, поэтому его и нельзя подвергать проверке на истинность.