Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Также Г. Напреенко утверждает: «Соцреализм, если отнестись к нему серьезно, действительно оказался невыполнимым заданием. Даже когда соцреализм казался чем-то возможным, например, в тот момент, когда Горький определил его на Съезде писателей как „отражение реальности в ее революционном развитии”, все примеры, которые он приводил и которые казались убедительно соответствующими этому определению, состояли, разумеется, из произведений литературы, созданных ранее. Но после провозглашения доктрины соцреализма примеров литературы и искусства, которые можно было всерьез соотнести с определением Горького, наоборот, становилось все меньше. Эти Сцилла и Харибда формализма-натурализма, как и „невозможное” требование быть соцреалистом, кажутся связанными именно с присутствием заказчика как такого, Другого, которого невозможно удовлетворить» [8].

Этот тип искусства представляется «заторможенным», поскольку он не имеет права на изменения. Есть канон, в который теперь надо втискивать все. Тут нет нужды в «свежем впечатлении», поскольку это не коммерческое искусство, зависимое от населения. Это искусство зависит только от государства.

Вячеслав Морозов акцентирует определенный момент искренности: «Несмотря на пропагандистские искажения, преувеличения и так далее, в основе пропагандистских утверждений, как правило, лежит искренняя убежденность. Да, цинизма там много, но это цинизм отдельных игроков, которые абсолютно беспринципно пользуются моментом, делают карьеру и так далее. Но в целом, мне кажется, российский официальный медиа-дискурс основан на убежденности довольно широкого круга людей в правильности избранного курса. Кроме того, конечно, это игра со здравым смыслом, с представлениями российской публики о том, как устроен мир и что в нем происходит, а также какова в нем роль России» [9].

Точно так Б. Капустин смотрит и на идеологию: «Никакая идеология, игравшая реальную роль в истории, никогда не лгала и не обманывала. Исторически значимые идеологии, конечно, вбирали в себя всевозможные иллюзии, но то были реальные иллюзии в качестве необходимого выражения на стороне субъекта идеальности, присущей объективному. Лгать и обманывать могут только кабинетные идеологии как придумки интеллектуалов, не имеющие резонанса с объективной идеальностью мира человека и потому политически бессильные и интересные только для интеллектуальных междусобойчиков. Второй: реальные иллюзии исторически значимых идеологий не поддаются разоблачению. Не потому, что невозможно теоретически проникнуть в их суть, а по той причине, что такое проникновение, даже если оно имеет место, не достигает политически значимого эффекта – сбрасывания пелены иллюзий с глаз их носителей. Просто потому, что это – адекватные для данного жизненного мира представления о нем. Разоблачать можно только те иллюзии, которые перестали быть необходимыми для воспроизводства данного общества. Такие иллюзии есть предрассудки. Классикой борьбы с ними стал век Просвещения. При этом сами просветители были переполнены иллюзиями, которые они считали не предрассудками, а принципами Разума. И в этом они были правы, ибо их иллюзии еще только утверждались в качестве реальности современного (нам) мира» [10].

Там, где есть госстандарт на искусство, там обязательно присутствие цензуры. Сталинская система полностью меняла модель мира человека, даже история стала другой: из истории царей она стала историей революционных движений. При этом поднимая на пьедестал революции вчера и вокруг себя, СССР жестко контролировал саму возможность революции внутри себя. Этот парадокс обеспечивался с помощью инструментария трех пространств: физического, информационного и виртуального.

Репрессии – это физическое пространство. СССР не изобрел концлагеря, но в отличие от первых примеров такого рода в других странах использовал их: а) для своего населения; б) достаточно массово.

Если Запад пошел по пути создания полиции нравов, то СССР создал полицию мыслей, или ментальную полицию. Цензура, например, должна была предугадывать не только возможное разрушительное действие оцениваемого текста прямого порядка, но и косвенные, высчитывая теоретические отклонения в мозгах граждан, которые оказываются возможными. Например, режиссеру-мультипликатору А. Татарскому говорили о его фильме «Падал прошлогодний снег»: «У вас всего один герой – русский мужик, и тот идиот!» [11].

Сегодня такое замечание может выглядеть странно, но таковой была реальность того времени. Цензура работала на создание «монолитного» образа мира для всех, и отклонения не допускались.

Литература

1. Уразов А. Тысяча дней одного русского в Матиньоне // russkiymir.ru/media/magazines/article/100076/.

2. Мельник К. Современная разведка и шпионаж. – М., 2009. – С. 330.

3. Белый А. Родина // Записки чудака // az.lib.ru/b/belyj_a/text_1922_zapiski_chudaka_oldorfo.shtml.

4. Мандельштам О. Конец романа // rvb.ru/mandelstam/slovo_i_kultura/01text/01text/07.htm.