Кого я смею любить. Ради сына

прижались друг к другу. Ты оберегаешь этот кочан капусты, а я та страшная коза, которая может его съесть, и

меня ты оберегаешь куда меньше. Меня просто с ума сводит мысль, что ты до такой степени раб своей семьи. Я

тоже люблю своих родных, но я не стала бы из-за них портить себе жизнь.

Меня охватило раздражение. Мне хотелось крикнуть ей: “Тебе-то легко говорить. У тебя только одна

семья, данная тебе судьбой. Против этой семьи в крайнем случае можно взбунтоваться, ведь при рождении

человек не связывает себя никакими обязательствами. Другое дело — семья, которую создал ты сам! У тебя

перед ней такие же обязательства, что и у господа Бога (если только он существует) перед нами, поскольку он

нас сотворил”. Но эти слова, как и многие другие, так и не были произнесены. Я лишь попытался защититься.

— Постарайся меня понять! Многого ли мы с тобой добьемся, если перевернем все вверх дном. Я вижу

лишь один выход — постепенно приучить их к твоему присутствию. Приезжай к нам, например, по четвергам.

Потом станешь бывать два или три раза в неделю.

— Я и сама уже подумывала об этом, — ответила Мари, — но мне не хотелось навязываться.

Она сразу успокоилась (как мало ей надо было, чтобы приободриться), и я провел у нее весь день. Когда я

вернулся, испытывая облегчение при мысли, что у меня впереди целая неделя передышки и что у нас с Мари за

это время не будет горьких объяснений, стол уже был накрыт. Меня терпеливо ждали. Лора, прямая, как статуя,

стояла в облюбованном ею темном углу гостиной и, не желая терять ни минуты, хотя уже потеряла столько лет в

моем доме, вязала, вязала, быстро двигая пальцами. Она улыбнулась мне. Луиза чмокнула меня в обе щеки. В

воздухе царила атмосфера дружелюбия. Я перехватил лишь быстрый взгляд Бруно, брошенный на часы.

Первый визит Мари прошел благополучно. Уже много месяцев она не появлялась в нашем доме, и ее

отсутствие, вероятно, было истолковано как отказ от всех посягательств. Ее приход мог бы даже служить

подтверждением этого. “Мы и думать позабыли о былых своих планах, и предосторожности нам уже ни к

чему… Будем теперь друзьями”. Лора превзошла себя: она была сама любезность, да и утка удалась ей на славу.

Мамуля, как всегда, осталась у себя в своем кресле, Мишель держался равнодушно, Луиза кокетничала, а мы с

Мари были только несколько сдержаннее обычного и взвешивали каждое слово. И опять один Бруно показался

мне настороженным. Он почти не слушал наших разговоров, но ловил каждый мой взгляд. “Как он привязан к

Лоре! Любовь делает его проницательнее других”, — подумал я даже с некоторой завистью. Мари была почти

удивлена.

— Твои звери не такие уж кровожадные, — прошептала она мне, прощаясь.

Второй визит, последовавший слишком быстро за первым, чтобы счесть его простым проявлением

дружеских чувств, разочаровал ее. Все держались в рамках приличия, но не больше. На этот раз ее визит был

понят так: снова вспыхнула старая страсть.

Подчеркнуто сухое “здравствуйте, мадемуазель” сразу сковало разговор. Мари должна была пробиваться

сквозь заросли заговорщических взглядов. Она пришла после обеда, в три часа, ее ничем не угостили, я

вынужден был сам отыскивать в буфете бутылку портвейна, тогда как Лора с почтительной уверенностью

служанки, вышедшей замуж за своего хозяина, извинилась и покинула нас, сославшись на то, что ей нужно

приготовить ужин. Вслед за ней ушла и Луиза, затем удалился Мишель, вооружившись великолепным

предлогом: ему необходимо готовиться к экзамену на бакалавра, до которого оставалось чуть ли не целых три

месяца. Дольше всех выдержал Бруно, он сидел, сжавшись в комок, точно собачонка, на которую никто не

обращает внимания. Наконец нехотя, с кислым видом ушел и он. Но еще несколько раз заходил в комнату то за

книгой, то за ручкой, и по его лицу, которым он никогда не умел владеть, я понимал, о чем он думает. Потом и

он отступился от нас, и мы с Мари остались одни в полной изоляции, словно в карантине.

— Священный союз! — с досадой пробормотала озадаченная Мари.

Это было даже нечто более стихийное: молчаливое, мгновенно возникшее согласие.

— В обычное время, — проговорил я тихо, — они совершенно не считаются со своей теткой, не

обращают на нее внимания, смотрят как на служанку. Но стоит им только почувствовать, что ей угрожает

опасность, как они тут же стеной встают на ее защиту.

— Честное слово, ты готов их оправдать! — возмутилась Мари.

— Но не могу же я упрекать их за то, что они ее любят.

— Прости меня, — сказала Мари, покраснев.

У нее дрожали руки. Она продолжала покорным голосом (и мне стало не по себе от этой ее покорности):

— Они по-своему правы, но и мы не виноваты. Я все время забываю, что выйти замуж за вдовца —

значит выйти замуж за его семью, и до тех пор, пока тебе не удастся завоевать его семью, ты не завоюешь до

конца и его самого. Видно, партия закончится вничью: у нас с Лорой равные козыри. Прости мне мое