Кого не взяли на небо

Пылающие звериные очи Сехмет скользнули по силуэтам ведьм, обступивших сияющую Сигни.

— Не будем о больном, Бодхисаттва: там Морриган, и эта сука поопаснее любого красного дракона. Однако ты правильно выбрал направление: твоя просветлённая интуиция всегда подсказывает тебе верный путь. Ты знаешь, что на самом деле никакая Йоля у тебя никогда не говорила в голове?

— Говорила, — нахмурился Монакура, — И даже кричала. От удовольствия. Так что не пизди, рыжая, я сам знаю, когда тётка со мной говорит безмолвно. У нас, типа, полное единение. Инь и янь. Болтик и гаечка.

— Ладно-ладно,— кончик красного языка скользнул по оскаленным жёлтым клыкам, — Не кипятись, Бодхисаттва, однако знаешь, зачем тут Пробуждённая?

— Светит, — пожал плечами сержант, — Я виноват перед этой девочкой: не так давно я её убил. А Йоля оживила.

— Всё было не так, глупенький, — женская рука, измазанная кровью ангелов и праведников, скользнула по заросшей рыжим волосом щеке барабанщика, — Но это уже не важно: Сигни здесь раздаёт билеты на карусель. Нереально весёлую карусель. Все, кто сейчас умирает от наших клинков, получат приглашение на будущий аттракцион. Чёртово колесо под сводами Пустоты. Умереть пред очами Пробуждённого — крайне положительная карма. Плюс ко всему этому, девчонка владеет парой трюков, что позволят нынешним свежепредставленным выбрать удачные тела для последующих воплощений.

— Звучит дико и заманчиво, — нахмурился Монакура.

— Тебе не нужен билет на этот балаган, — ухмыльнулась Сехмет, — Ты уже остановил колесо.

Монакура глупо хихикнул и вскинув к щеке приклад винтовки, прострелил голову белого ангела, пытающегося забраться на броню.

— Сука, — сержант поймал следующую цель, — А это, блять, кто? И чё енти куры сюда лезут так дерзко и напористо?

— Мы пустили дезинфу, — оскалилась Сехмет,— Что, если убить обручённого с Волком, то Упуаут немедленно сложит оружие. Лучшие из небесных воинов прямо сейчас пытаются это сделать. Ты только что разнёс мозги Самуилу — жутко важному хрену в иерархии слуг Иеговы.

— Чёрт с ним, с Самуилом, — усмехнулся сержант, — Однако ж получается, что Йоля в своих методах созидания нового мира идёт по стопам этого самого Иеговы.

— Никоим образом, ни подобием: ты заблуждаешься, Бодхисаттва, — согласилась Сехмет, — Те, кого сейчас мы выпиливаем — люди и сущности, обманутые Иеговой: они шли за своим, так называемым Творцом по собственной воле. А Упуаут и мы бесцеремонно их умертвляем вновь, после чего насильно, с помощью древних тайных практик переправляем в некие сферы — мягкий вариант потусторонней темницы — реабилитация для дураков — вполне себе исправимых, но весьма упёртых. Глупость — главный бич человечества. Лечится принудительно.

Монакура улыбнулся в усы и снова выстрелил.

Сехмет подошла к трупу, распростёртому на броне танка и носком золотой сандалии приподняла простреленную голову.

— Газадриэль, собственной персоной... — во взгляде жёлтых звериных очей, обращённому на лохматого гиганта, читалось глубокое восхищение, — Этот кровавый рассвет стал твоим последним подарком своим поклонникам... Ну вы, ребята, это — просто что-то, напрочь выпершее из ряда вон. У меня нет подходящих слов.

— Мы — Волчий Сквад, — гордо ответствовал сержант: близость львиноголовой богини мешала солдату целиться — его взгляд то и дело отрывался от прицела штурмовой винтовки, блуждая по изящным изгибам тела, затянутого в кожаную кирасу.

— А где остальные? — великим усилием воли Монакура оторвал взгляд от тела Сехмет и снова, заросшая жёстким рыжим с сединой волосом, щека прижалась к прикладу, — А где, мать его, весь ваш знаменитый пантеон? Где Гор и Осирис, где Сет и Анубис, где, в конце концов, все языческие боги Земли, которых подменял фальшивками коварный Яхве?

— Кто где... — Сехмет пожала безупречными ониксовыми плечами; по ложбинке меж её стиснутых корсетом доспеха грудей, скатилась пара тяжёлых капель пота, — Кто-то покинул мир явленный — перешёл в другие сферы бытия, а кто-то и вовсе умер от дряхлости и немощи — вы, люди, называете это старость.

— Как же они умерли? — Монакура жадно наблюдал за влагой, стремящейся к восхитительному бюсту, — Они же боги.

— И что с того? — жёлтые звериные глаза снисходительно прищурились, наблюдая за ледяным взглядом Бодхисаттвы, терзающим плотную кожу доспеха, — Любое существование — конечно: всех нас ждёт смерть — и богов и людей. Я не знаю, как умер Вотан или Анубис, Гермес или Фобос: когда бог чувствует приближение кончины, его прекрасные одежды обращаются грязными лохмотьями, а аромат божественного тела трансформируется в нестерпимую вонь. Обречённый удаляется прочь, чтобы встретить смерть наедине — лицом к лицу. Никто не знает, как умирают боги. Есть только одно исключение — наша гибель воистину прекрасна, если это случилось в бою. Тогда этот подвиг может узреть каждый.

Львиная голова взметнулась вверх — косички золотистой гривы хлестнули сержанта по лицу.