Кока

Дом Коки был построен в прошлом столетии, как и многие дома в районе. Вход – и через подъезд с мозаичным полом, и через двор с чугунными воротами. Квартира просторная, с четырёхметровыми лепными потолками, с полутораметровыми стенами, где таятся огромные стенные шкафы, там удобно прятаться. На большой галерее Кока в своё время катался на трёхколёсном велосипеде, старательно объезжая столетний сундук, хранящий стопки патефонных пластинок и кухонную утварь для готовки больших столов: котелки, сковороды, ступка, весы, запасы свечей, мыла, соли. Ещё две кладовые, ниша с резным буфетом. Огромные вытянутые окна, закрытые летом от зноя ставнями с медными массивными щеколдами. Заходить домой в жаркий день было счастливым спасением – толстенные стены надёжно хранили прохладу. Окрошка со льдом или арбуз из холодильника дополняли картину рая в жарком пекле лета.

Ему тогда было уже лет двенадцать. Решили подтянуть немецкий, наняли старую учительницу немецкого, фрау Эльзу, жившую около сорок пятой школы. Она приходила два раза в неделю и первое, что делала, – садилась к столу и говорила:

– Sei nicht so frech, mein Junge! Mach doch schnell Tee oder Kaffee![193] – А потом уж следовал нудный урок.

И вот Кока от отчаянной тоски перед уроком влез в стенной шкаф. Слышал, как пришла немка, как они с бабушкой шаркают по квартире, скрипят дверями, недоумевая, куда делся ребёнок, только что сидел в галерее? – причём немка возмущалась:

– Такоф малышь – и хулигэн! Убешаль! Он не хотить ушить! – И, получив пять рублей, удалилась.

Через некоторое время Кока вылез из шкафа и тихо сел в галерее. Когда вошла бабушка, как ни в чём не бывало невинно спросил:

– А что, фрау Эльзы ещё нет?

– Ты?.. Где ш-ш-шлялся?.. Где ш-ш-шатался? – зашипела бабушка.

– Как где? Сперва в туалете, потом тут сижу. Учебник читаю, к уроку готовлюсь… – И тут не сдержался, счастливо рассмеялся, а бабушка, всё ещё не веря своим глазам – как это, они же искали мальчика, как могли его просмотреть, сразу обе свихнулись, склероз?.. – поспешила за вечной и верной помощницей в житейских передрягах – валерьянкой…

Вот бы и сейчас спрятаться, как тогда, в шкаф, среди бабушкиных платьев, пахнущих нафталинным запахом времени!..

Так сидел он несколько часов, беседуя сам с собой. Почему-то до боли в ушах захотелось вдруг попасть на какой-нибудь день рождения, “вариант”, где обильно накрыт стол, отлично одетые парни ухаживают за душистыми барышнями, а после вечеринки, ради остроты кайфа, нещадно трахают их где-нибудь в подворотне, или в заброшенном здании, или на чердаке, или в подвале. Так он поступал с одной светской львицей, которая после раутов, выставок и ресторанов тайком приезжала в Сололаки, и Кока вёл её во двор пожарной команды на улице Цхакая. Они пролезали через дыру в заборе и долго-долго наслаждались друг другом на больших сиденьях пожарных машин. А потом тихо, как кошки, выскальзывали оттуда, львица ехала домой на такси, а Кока, окрылён, освобождён, облегчён, поднимался по Чайковского в свой двор, где обычно в это время ещё доигрывали в домино и допивали пиво – дань проигравших…

Он приготовился сидеть всю ночь, но вдруг раздались шаги, решётка лязгнула, на пол шмякнулось что-то тёмное, шаги молча удалились.

Целлофановый пакет!

Он с опаской заглянул внутрь. Хлеб и две пластиковые бутылки – с водой и водкой! Такого подарка герой “Мотылька”, не получал! Из хаты подогнали!..

После первых глотков стало тепло и благостно. Хлеб хорош, водка даёт прилив сил. Отяжелев от внезапной еды и питья, Кока кое-как примостился на шконке, проклиная рабочих, что монтировали её: “Чтоб у них руки отсохли, проклятых! Не могли пошире сделать?”

Задремал.

Но был разбужен каким-то странным шумом. Что это?.. Шелест?.. Шёпот?.. Шуршание?.. Шорох?.. Шаги?.. Шныри?.. Шакалы?.. Шавки?.. Не та дверь страшна, что лязгает, а та, что тихо отворяется!.. Но нет, дверь молчит.

Стал в страхе оглядывать тёмные углы потолка.

Вдруг ему показалось – на стене явлено лицо! Стал всматриваться в тень.