Кока

В камере его встретили с уважением: усадили за стол, начали кормить бутербродами, поить чаем. Замбахо накинул ему на плечи свою куртку:

– Замёрз наверно? Кожак согреет! Мы тебе подгон подослали!

– Спасибо, друзья! Всё в ёлочку! – отвечал растроганно Кока, пил горячий чай, ел бутерброды с бастурмой и думал: какое счастье сидеть в светлой камере с людьми за столом! На радостях он заключил мир с Рудем – тот через силу повинился за мат, что было милостиво принято: понятно, вырвалось, понятно, не хотел, понятно, сболтнул, всё ясно, хоккей! Проехали!..

Как-то в кормушке возникла жирная морда Сала.

– Гамрик, ты же вроде во Франции жил? По-немецки шпрехаешь?

– Ну.

– А подь сюда. Понимаешь, какое дело. – Сало говорил, стоя у открытой двери (все насторожились). – Тут немчик попался, ни слова по-нашему не сечёт, балакает что-то на своём, никто не волокёт. Чего-то возмущается, слюной брызжет. Чего ему надо, прошу, узнай!

– Раз просишь – узнаю! – сурово сказал Кока, вылезая из-за стола.

На втором этаже они подошли к камере под номером 22.

Сало сказал что-то в кормушку, отпёр дверь. В коридоре появился щуплый, всклокоченный, как воробей в луже, парень европейского вида в дорогой куртке с пятнами крови и удобных шузах на застёжках. Он щурился, мигал глазами.

– Я понимаю по-немецки. Меня зовут Кока. Вы кто? В чём дело?

– Ну, слава богу, хоть кто-то! – обрадовался парень. – Я – Ингольф Хёффель, спелеолог, знаете, что это такое? Изучал на Кавказе карстовые пещеры. Вечером сидел у костра, пил чай. Появились какие-то пьяные монстры, деревенские дылды, отняли камеру, фонари, каску с лампой, порвали тетради с записями, избили зачем-то, очки растоптали, а потом сами вызвали милицию, что-то ей наговорили, я же ничего не понимаю и не вижу без очков, у меня минус семь диоптрий! Меня забрали, переводчика нет. Они что-то спрашивают, я не понимаю. Вот бумагу дали. Что тут написано, будьте добры пояснить! – с надеждой подал Ингольф мятый лист. – Здесь сидеть невозможно! Это какой-то ад! Срут там, где едят! На что это похоже? У нас свиньи лучше живут!

– А вы какой немец? Осси или весси?

– Какая разница? Сейчас всё едино. Весси. Из Бремена. Что там написано?

– Написано, что гражданин Ингольф Хёффель, будучи в нетрезвом состоянии, ругал Россию и осквернял пещеру, мочился на стены, а на замечания молодёжи вести себя прилично набросился на них с кулаками, они вынуждены были обороняться. Таким образом, действия гражданина Хёффеля Ингольфа подпадают под статью “Хулиганство”, часть вторая, до пяти лет…

Кока перевёл, как мог. Ингольф обомлел:

– Что? Они хотят меня тут пять лет держать? Я требую консула!

Кока сказал об этом Салу, тот захлопал глазами.

– Где ж я ему консула найду? Завтра начальник придёт – разберётся. Пусть он главначу про консула цынканёт, а наше дело маленькое: выпустил-повёл-привёл. Переведи, пусть до завтра тихо сидит и не буянит, не то сокамерники ему шею намылят будь здоров. Мигом под телеграфный столб отшлифуют!

Кока перевёл и это. Ингольф в отчаянии схватился за голову:

– О, готт! Что это? Как? Говорила мне Марта – куда тебя несёт к русским, ты что, сдурел? И она была, как всегда, права! Я, дурак, поверил, что тут перестройка, демократия, русские стали цивилизованными, вышли из-за железного занавеса и всё теперь будет, как у нас на Западе! И вот результат! Конец! Конец! Тут нормальный человек выжить не может! Это какое-то Средневековье! И очков нет!

Сало дождался конца монолога и указал дручком на дверь:

– Давай! Нах хаус, на хрен! Партизанен! – Ингольф, опустив плечи и голову, ощупью ушёл в камеру, а Сало, запирая дверь, ворчал: – Последнее дело – с фирмо́й связываться! Тут сидел один французик, так тоже покоя не давал доёбками про грязь и тараканов, пока зэки его не отоварили за милую душу – тогда заткнул хлеборезку!

С немцем так просто не кончилось. Наутро Коку вызвали переводить к главначу. Туда доставили Ингольфа – тот затравленно и уныло топтался, оброс кустиками щетинок.

– Русская тюрьма – это ад! – перевёл Кока его первую фразу, но Евсюк, щекастый, брылястый, задиристым воинственным тоном парировал:

– Не хуже ваших концлагерей, где вы людей жгли! Ладно. На что жалуется?

– На всё.

– Ясно. – Евсюк побарабанил по столу, пододвинул немчику печенье и бутерброды: – Угощайтесь!

Но немчик смотрел подозрительно, еды не брал и нудил про разбитые очки, про консула и правозащитников – сейчас перестройка, не тоталитаризм, почему его держат в скотских условиях? Где адвокат, переводчик? Как заказать новые очки? Никто не хочет разбираться, а он сидит ни за что! Его обокрали, избили – и он же ещё и виноват?

– Эк куда его занесло! Скажи ему – перестройка всё, капут, кончилась! Теперь обычная мозгостройка пошла! Спроси лучше, зачем наших пацанов отбуцкал? В деле всё чёрным по белому написано! – Евсюк отдулся после доброго глотка чая.

Немчик пыхнул губами:

– Пф-ф… Кого я бил? Меня избили!

– Суд разберётся.

– Он просит перевести его в другую камеру. Думает, будет без тараканов.