Кока

Кока и в камере читал, хотя книги из библиотеки приходили разные, всё больше старые советские издания, но была и классика, а она, известно, действует успокаивающе. Том Тургенева перечёл запоем, забыв и о камере, и о зеках, и о вонючей параше, которую придурок, понукаемый Рудем, каждое утро чистил сапожной щёткой.

С этим Рудем, задиристым парнем, у Коки как-то произошла стычка. Он вообще всё время нарывался: то “Кок-ко-ко!” ему скажет, то “Кокошей” обзовёт. Кока предупредил: называть его следует Кока, Николай или Мазила, на что Рудь огрызнулся: “Дивись, який гордий!” Началось всё с утреннего чифиря – Рудь спросил Коку, класть ли ему сахар? Кока в гаме не расслышал, и Рудь громко повторил:

– Кокоша, твою мати!.. Тоби цукор класти?

– Чью мать? – застыл Кока с кружкой в руке.

– А що такого? Твою, якщо що…

Кока не дал договорить, через стол ударил парня кружкой по голове, попал по губе. Со звоном полетела на пол посуда. Рудь, в крови, полез на него, но Хаба ударом кулака успокоил его. Однако в коридоре уже услышали шум драки. Какун, дежуривший на беду, распахнул дверь.

– Что такое? – Увидел кровь на Руде. – Кто дрался? Кто его избил? Говорите, не то всех на мороз выгоню в одних портках! И водой оболью!

– Я дрался, – сказал Кока (он хоть и опасался, как все, проклятого Какуна, но подвести камеру не мог).

– Пошли! Шевели прохорями! Я тебе борзометр-то укорочу, зверюга! – зловеще пообещал вертухай.

– Куда его, Какун? Он ни при чём! – заступился Замбахо, но вертухай железной рукой вывел Коку из камеры и погнал по коридору по лестнице вниз:

– Шевели окороками, нерусь!

“В «круглую» ведёт, бить”, – понял Кока обречённо и не сдержался:

– Тоже мне, нашёлся великий русский!.. На свои глаза посмотри!..

– Молчать, сука! Чмо носатое! – Какун больно ударил его дручком по плечу.

В подвале приказал свернуть в закоулок. На повороте пихнул в спину. Они упёрлись в закут, в дверь с кривой, белой краской надписью “КАРЦЕР”.

– Посиди, подумай, как себя вести! – Какун втолкнул Коку внутрь и запер дверь.

Первая мысль: “Хорошо, что не в «круглую»!” А дальше…

Глухой подвал. Смрад и мрак. Слабые блики вползают через решётку в двери.

Скамья из двух железных полос шириной в две ладони – ни сесть, ни лечь. В углу – парашная облезлая кастрюля с погнутой крышкой. В другом углу – бак со стоялой водой и цепной кружкой, зелёной от грязи.

Ползают две мокрицы, но тараканов нет – видно, нечем им тут поживиться. На стенах – разводы сырости и плесени. Какие-то отметины углём – кто-то считал дни, а может, и недели или даже месяцы…

“Вот тебе одиночка. Хотел? Получи!” – думал Кока, опускаясь на корточки.

И холодно. Его взяли из камеры в одной рубашке, а тут сырой подвал…

Время шло. Он замёрз, не ощущал ни рук, ни ног. В голове – гарь и хмарь.

Мысли смёрзлись, смялись, как машины на автосвалке в Германии. “Когда это было?.. Когда выйду – буду честно жить!.. Брошу курить!.. Пить!.. Составлю каталог домашней библиотеки – бабушка уже десять лет просит!.. Буду заниматься спортом!.. Найду работу!.. Женюсь!.. Заведу детей и семью!..”

Под эти мысли он следил за причудливым ходом двух мокриц возле параши. Игриво извиваясь, они ползали кругами, явно в хорошем настроении заигрывая друг с другом. Вспомнился герой “Мотылька”, евший в карцере червей…

В тот благословенный майский день, когда им одолжили видеокассету с фильмом “Мотылёк”, они с Нукри первым делом поехали на Дезертирку, купили молодую картошку, баранью ногу, шмат копчёной ветчины и раннюю клубнику. Дома отдали бабушке мясо и картошку для жарки, а сами вытащили из морозилки бутылку “Сибирской”, выпили по три рюмки, догнались добрым косяком и уселись смотреть фильм. Тогда видеть все эти ужасы было не страшно – чего бояться?.. Дом, свет, май!.. Тепло, солнце, родина!.. Все двери и окна открыты. Со двора крики детей. Где-то поёт Далико, ученица консерватории. Вяло препираются Лали и соседка-еврейка из-за места для сушки белья. Стучат нардами соседи, а проигравший уже моет под краном бутыль для пива…

“Что ещё надо для счастья?.. Не понимали тогда, а теперь поздно!.. О господи! Спрятаться бы ото всех, чтоб его никто никогда не нашёл!.. Куда-нибудь на необитаемый остров! Или в шкаф, как он раз проделал с учительницей немецкого языка, когда совсем уж было невмоготу заниматься, и с тех пор помнит то ощущение комфорта, какое даёт тайное, невидимое людям место.