Кока

– Да пошёл ты на хрен со своей дурью! Правильно с вами, обкуренными овцами, делали, что отнимали! Не хуй барыжничать!

– Ми для себе, – пытался возражать Рудь. – Рик роботи – и все дарма? Прийдуть, як те раптори, и всё заберуть…

– Да? Для себе? А как докажешь? Обоснуй, не то, клянусь сердцем аллаха, соплями умоешься!

И Рудь заткнулся – как доказать такое?

Замбахо в такие разговоры не вмешивался – сами разберутся. Он ловкий руль, знает, кому что поручать, умело распределяет обязанности таким макаром, что все работают на общее благо. Так, чай и чифирь он поручал Рудю. Глухого Лебского не беспокоил. Передачи делил и фасовал Трюфель, он этому хорошо научился на своей фабрике. Всякими делами вроде отсылки-приёмки “коня” и контактов с вертухаями занимался, тощий Тёща, бывший профсоюзный работник, умевший ладить с людьми. Если надо силу показать – на подхвате Али-Наждак и Хаба. За чистоту на столе и в “телевизоре” отвечали Тёща и Трюфель – они убирали стол, огрызки складывали в особую миску для придурка, а тот вылезал из своего угла, когда надо делать что-то грязное – мести камеру, драить очко. Гагик вёл бухгалтерию, записывал приходы и расходы, планировал и распределял. В общак клали денег кто сколько мог, совместно что-то покупали и посылали подогрев ворам, хотя им, как первоходкам, это было необязательно.

– Первый ср-рока не впр-рока, ахпер-джан! Не обязаны платить! – возмущался Гагик, откладывая в конверт воровскую долю.

Али-Наждак заведовал продуктами: следил за свежестью воды в миске с большим куском сливочного масла, брезгливо менял на сале солёные влажные тряпки. Варил яйца в трёхлитровой, тщательно спрятанной банке. Лук и чеснок вешал на решётку в невесть где взятом чёрном дамском чулке – битком набитый, он был похож на бугристый причудливый окорок.

Иногда начиналась эпидемия каких-то пустых занятий: все вдруг бросались шить кисеты – хотя кому они нужны?.. Или день и ночь шёл отлив медальонов из жжёных целлофановых пакетов, довольно уродливых, отчего в камере стоял чад и дым. Или неожиданно все принимались вить корявые браслеты, часами распуская на нитки носки или свитеры. Или рисовали пастой и фломастером на платках всякую ересь.

Прошла даже эпидемия переписывания друг у друга стихов, и огромный Лом, перенося текст из рваной книжки в свой блокнот, шептал по складам:

– …за… ре-шёт-кой… в… тем-ни-це… сы-рой… кро-ва-вую… пи-щу… о, ёб… клю-ёт… под… ок-ном!.. Ништяк!.. Жене покажу!..

А Тёща переписывал с мятого листка совсем уж бредовое:

Я отвезу тебя в Нижний Тагил,
Где ничего, кроме тьмы и могил.
В Нижнем Тагиле оставлю одну —
Будешь от холода выть на луну.
Сам не останусь, уеду назад.
Там тебя волки однажды съедят.
Это ужасный, безжалостный край,
Так что не вредничай и доедай…

Когда Кока спросил, что это за ужас и кто что должен доедать, Тёща важно объяснил, что это он переписал для младшей дочери, которая плохо ест.

– Она будет капризничать, а ей мамка этот стишок скажет, и доча с испугу всё съест! Детская считалочка!

“От такого можно навсегда аппетит потерять!” – подумал Кока, но промолчал: пусть человек развлекается!

Коке, как самому грамотному, поручалось читать и толковать переписку с органами и адвокатами, писать жалобы, ответы на отказняки, апелюхи-апелляции, касухи-кассации, протесты и всё другое, чем целыми днями заняты зэки. Вначале он делал это для кавказского кружка, потом и другие потянулись с просьбами, да не с пустыми руками: грели конфетами, сигаретами, банками голландской ветчины, чаем, печеньем. Он всё отдавал в общак, радуясь, что это заработано им самим, своим трудом и головой, что он может быть полезным. Для Коки и самого это было неожиданностью – узнать, что он многое может! Впервые в жизни он ощутил свою нужность людям, притом серьёзную, ведь речь шла о жизни и смерти. И это новое чувство прочно овладело им, понравилось, придало сил и энергии, – оказывается, и он на что-то способен! Вот где пригодилось знание русского языка!

Недаром, видать, бабушке и дедушке было поручено обучить Коку с детства русскому – всем известно, что без русского карьеру не сделать, в Москву на учёбу и работу не поехать, о чём тогда мечтали многие. Бабушка рьяно взялась за дело – и с тех пор говорила с Кокой только по-русски, а дед читал с ним русские сказки и детские книжки. А потом, в период запойного чтения, Кока и сам читал книги и переводы на русском языке (грузинских переводов было мало). Телевизор и контакты с многоязыким двором довершили картину. Кока не только знал русский как родной, но и говорил на том культурном дворянском языке, на каком говорила бабушка. И вот где это сослужило службу!