Кока

– Обвиняемый Пузырный Аркадий, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года рождения, проживающий по адресу село Скотное, улица Свиная, 5, находясь дома в нетрезвом состоянии, а по-простому – бухой в сиську, потребовал в грубой, даже извращённой форме борщ у тёщи, к которой испытывал ненависть со дня свадьбы…

– Да раньше! Как с Ленкой познакомились, так и невзлюбил ту старую визгливую суку! – признался Тёща. – А болты налил я в тот день немного, грамм триста хапнул, ну и пивом полирнул… – Но Гагик-адвокат прервал его:

– Э, бр-рат-джан, так ср-разу в пр-ризнанок ходить нельзя, эли! Кто докажется, что выпивши был? Экспер-ртиз был, ахпер-джан? Нет? Ну и всё, ара. Тр-резвый был как солнышку! Пр-рокурора вр-рёт как псивый мур-рин!

Кока, не обращая внимания на реплики адвоката, продолжал:

– После того как тёща подала ему борщ, подсудимый, этот любитель кухонного бокса, начал высказывать ей в нецензурной форме претензии, что она опять, так её мать, матери мать и материну прабабушку, бухнула в борщ сахар…

Тёща возмущённо перебил его:

– Она, сволочь, всегда сахар в борщ клала! Я её просил по-хорошему: не делайте этого, мама! А она – нет, хлопнет пять ложек и рада… Каждый раз так языками цеплялись!

Гольф, услышав заветное слово “боршт”, просил объяснить, в чём дело, но было не до него. Гагик-адвокат снова ругал своего подзащитного за то, что тот сразу признаётся:

– Молчи, дур-р-ракан! Кто докажется, бана, что ты р-раньше пр-росил этому стар-рому суку не ложить сахар-р в ебатный бор-рщ? Так ты р-р-рецидивиста выходишь, эли, мозга есть? Слепой Фемид всё видит, ахпер! Ср-раз в тр-руху р-расколоться не надо, эли!

А Кока чеканил дальше:

– После короткой, но крайне нецензурной перепалки обвиняемый ударил старую шуструю тварь деревянным бочонком по башке, бочонок раскололся, обсыпал ведьму рафинадом, на котором она тут же поскользнулась, грохнулась на пол и сломала свою уродливую когтистую лапу!

– Вот, правильно! Она сама упала! Сама лапу сломала – я при чём? – отбивался Тёща, но Кока строго спросил:

– А по башке бочонком тоже сама себе дала?

Тёща взвился:

– Да не выдержал скрежета этой мозгососки! Вот и дал! Она как завелась визжать – у меня в ушах как будто болгарку включили! Перемкнуло!

Адвокат не сдавался:

– Слепой Фемид всё смотр-р-рит! Циплоп c одной глазой видит, кто пр-рава!

Но в конце чтения смеяться уже не пришлось: статья за злостное хулиганство с тяжкими увечьями, до семи лет.

– Именем всевышнего даю тебе приговор: семь лет каждый день кушать сладкий борщ! – вынес судья приговор и хотел добавить щелбаны или танец маленьких лебедей (без штанов), но Тёща, погрустнев, молча забрал объебон и ушёл на верхние нары. И больше в тот день к столу не спускался. Гольф таскал ему наверх миски с кашей, а Али-Наждак выдал чекушку – человеку семь лет грозит, пусть выпьет, успокоится, да пребудет с ним милость Аллаха!

Когда пришёл объебон на Коку, он был простужен – место у окна зимой имеет свои минусы. Лежал, читал Библию, удивлялся крат-кости слога и силе простых, но таких значимых и оттого значительных слов (Расписной был прав, когда посоветовал взять святую книгу с собой: “Тебе ещё, может, сгодится, а нам уже поздно…”).

Сегодня, как и каждое утро, открыл наугад, прочёл: “Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, всё возможно верующему”. Всё возможно, если веруешь? А если не веруешь, то ничего невозможно?

Чтение спрашивало, говорило, успокаивало, усмиряло, как Бах, как пение птиц, всплески реки, взблески огня. Усмиряло. Даже пугало – после того как ему перекинули статью на более лёгкую, он какими-то дальними фибрами души склонялся верить, что есть какое-то существо, сущность, сущее нечто, вездесущий Сущ, которое наблюдает за каждым червём и москитом. Но никто не знает, где Оно и кто Оно…

Впрочем, люди не знают ничего: ни что такое космос, время, Вселенная, смерть, а о жизни имеют весьма разные понятия. И когда святой Пётр, гремя ключами от рая, спросит, как жил и что делал на земле рудокоп из Сомали, тот расскажет о глыбах грязной тяжёлой жизни, о холоде, усталости, голоде, нищете. А дебилоид-ушастик принц Чарльз расскажет о персидских диванах в Виндзорском замке, об изысканных блюдах и деньгах с неба, кои не потратить в три жизни. Нильский крокодил поведает святому Петру, как вкусна рыба и уютно мшистое дно в его реке. От кузнечика можно узнать, как высока и сочна трава в долине, где он появился на свет, какое было жаркое солнце, как ловко удавалось ему избегать жал змей и гло́ток жаб и спокойно скончаться на своём листе в окружении кузенят… И все будут правдивы и правы. А какова жизнь на самом деле, никто не знает: ведь у каждого муравья она своя, особая, личная, персональная, приватная, единственная, бесценная! Склеил муравей лапки – умерла Вселенная…

Стукнула кормушка.

– Гамри!.. Гарме…

– Пойди узнай, чего ссученному погону надо, – послал Кока Гагика.

Тот согнулся к кормушке:

– Чтой такой? У смотр-рящему пр-ростуд, бана! Больна!

– Ему объебон.

Гагик обрадовался:

– Бр-ратва, новый суда!

К столу вылезли все кто мог.

– Читай, – сказал Кока Тёще.