Кокон

На третий день после уроков ко мне снова подошла Пэйсюань, сказала, что со мной хотят поговорить полицейские, и велела зайти в отделение. Иди сейчас же, сказала она. Уверен, если бы Пэйсюань не спешила домой, чтобы ухаживать за бабушкой, то сама бы отконвоировала меня в отделение.

Зайдя в полицейский участок, я первым делом наткнулся на твоего дедушку. Впервые я видел его так близко. Я отвернулся, чтобы затворить дверь, заодно успокоил дыхание. Полицейские недавно кипятили уксус[71], поэтому в кабинете стояла резкая вонь, смешанная с запахом табака, от этого сочетания меня едва не стошнило. Руки я засунул в карманы, но не знал, на чем остановить взгляд – на рассыпанной по полу скорлупе от арахиса, на вымпелах, украшавших стену, или на чашке в руках полицейского. Глаза сделали большой круг по кабинету и остановились на твоем дедушке. Он сидел у стены, опустив голову и сняв очки, и потирал веки.

Рука, сжимавшая дужку очков, была очень белой и маленькой, будто от другого тела. Женская ручка, ловкая и не знавшая физического труда. Я выискивал другие приметы, и тут он вскинул голову. Сердце у меня екнуло, я поспешно отвел глаза, но на долю секунды они успели коснуться его лица. Без очков оно выглядело странно, все черты будто выпирали вперед. И еще казалось, что его глаза нельзя вот так свободно выставлять напоказ, они тревожили, словно раньше времени раскрытая тайна. Я не мог сказать, что особенного в этих глазах, просто они выглядели очень старыми, намного старше его самого, точно много лет прожили на свете еще до его рождения.

Он надел очки и снова стал таким, как я его помнил.

– Нет, никакие враги на ум не приходят, – устало сказал он.

Толстый полицейский за столом кивнул:

– Похищение маловероятно. Но мы не можем оставить эту версию без внимания. Если вспомните кого-то подозрительного, я в любое время на связи.

Полицейский жестом велел мне подойти. Он раскрыл папку и уже приготовился задать вопрос, как вдруг снаружи его позвали. Полицейский сказал мне ждать, бросил сигарету в пепельницу и вышел за дверь.

В кабинете остались только твой дедушка и я. Руки и ноги у меня окоченели, вся кровь прилила к макушке, как кипящая лава к жерлу вулкана. Повисла пугающая тишина, я надеялся, что тиканье часов “Компас” и завывания северного ветра за дверью заглушат звуки нашего дыхания. Но я слышал, как мерно дышит твой дедушка, и от каждого вдоха и выдоха у меня мороз шел по коже, а страшнее всего было то, что теперь он находился у меня за спиной и я не мог видеть его лица.

Потом твой дедушка вдруг резко встал. У меня кровь застыла в жилах – что он задумал? Руки в карманах сжались в кулаки и приготовились вырваться наружу. Но он обошел меня, шагнул к столу, взял дымящуюся сигарету и дважды вдавил ее в пепельницу. Потом постоял немного, буравя глазами пепельницу, убедился, что окурок окончательно потух, и тогда только поднял голову. Он стоял совсем рядом, и я знал, что он на меня смотрит. Я тоже должен был на него посмотреть. Самым ядовитым на свете взглядом, таким, чтобы ночами он ворочался с боку на бок, не в силах уснуть, чтобы при воспоминании о моем взгляде его озноб пробирал. Но я почему-то не смог – на веки будто что-то давило, их было невозможно поднять. И я смотрел на красную сигаретную пачку, оставленную полицейским на столе, иероглифы “Пион” в конце концов стали казаться странными, почти незнакомыми, но я смотрел на них до тех пор, пока твой дедушка не сел на свое место, а полицейский не вернулся в кабинет. Я облегченно выдохнул и понял, что до сих пор крепко сжимаю кулаки, ладони взмокли от пота. Но ведь это он должен бояться поднять на меня глаза! Почему же я так струсил? Наверняка мои попытки спрятать взгляд доставили ему немало радости.

Я был очень подавлен и решил не говорить им, куда ты сбежала. Если скажу, они быстро тебя разыщут и привезут обратно, а я все еще злился на твое предательство и был совсем не готов к такой скорой встрече. Я решил молчать не из благородных побуждений, не из желания тебя прикрыть. Мне просто казалось, что я ни в коем случае не должен помогать твоему дедушке. Он хочет узнать, куда ты сбежала, а я не скажу, пусть беспокоится и тревожится, пусть лишится и сна, и аппетита. Я не мог упустить случая причинить ему боль, особенно после того, как он видел мою слабость. Правда, насколько я заметил, твое исчезновение почти его не огорчало, по крайней мере, этого было не видно: без малейшего беспокойства он терпеливо пил предложенный полицейским чай, не спеша сдувая чаинки.

– Это и есть мальчик, которому известно, куда ушла Ли Цзяци? – поинтересовался у полицейского твой дедушка.

Неужели он не знает, что я – Чэн Гун? Потрясающе. Мы столько лет живем в одном районе, столько раз встречались на улице, он часто видел, как мы с тобой идем в школу, разве может быть, чтобы он меня не знал? Твоя бабушка и Пэйсюань все время пытались нас рассорить, неужели он и этого не знает? Не может быть. Он наверняка притворяется, просто боится посмотреть мне в лицо.