Кокон

Она пристально смотрела мне в глаза, пытаясь прочитать в них, правду я говорю или лгу. Потом пожала плечами, встала на кирпичи, схватилась за оконную ручку и, стараясь не задеть торчащие из рамы осколки, влезла на карниз. После чего в ней, похоже, развернулась идеологическая борьба по вопросу, принять ли протянутую мной руку, – это была грязная рука с черной каймой под ногтями, на тыльной стороне ладони красовались иероглифы, написанные шариковой ручкой. В другое время она бы не смогла представить, что ей придется коснуться этой руки. Но сейчас другого выхода не было. Пэйсюань сделала глубокий вдох и протянула мне руку – руку девочки из семейства врача, руку, на которой едва ли мог выжить хоть один микроб. Когда она вскарабкалась на стену, от страха из ее горла вырвался хрип. Пэйсюань отвернулась, стараясь не смотреть во двор Башни.

– Ну, я слушаю. – Глаза были слишком наивными для такой разумной девочки.

– А?

– Все это Цзяци рассказал дядя? Ведь он ее увел?

– Не хочешь узнать, что натворил твой дедушка?

– Не хочу, – ответила Пэйсюань. – Все равно я тебе не поверю. У дяди с дедушкой плохие отношения, между ними было много недоразумений. – Но смотрела она на меня выжидающе, будто хотела услышать секрет.

Я понизил голос:

– Говорят, что твой дедушка…

Пэйсюань напряженно сжала губы.

– Он… убил человека, – медленно проговорил я.

Лицо Пэйсюань дернулось и резко побледнело. Судя по выражению, Пэйсюань было непросто принять этот факт, однако не сказать, чтобы она никогда о нем не задумывалась.

– Гм, – после долгого молчания презрительно хмыкнула Пэйсюань, – смешно. Мой дедушка каждую неделю проводит минимум три операции, крайне серьезные операции, от которых зависит человеческая жизнь. Так он работает уже почти пятьдесят лет, можешь сам посчитать, сколько жизней он спас. Никто не ценит человеческую жизнь выше, ты это понимаешь? Не знаю, зачем дядя такое говорит, но это совершенно точно неправда. И Цзяци прожила у дедушки столько времени, она хорошо его знает, ума не приложу, как она могла в это поверить. Спроси любого сотрудника медуниверситета, тебе расскажут, что за человек мой дедушка, он без остатка отдается работе, все свое время посвящает пациентам. Он самый выдающийся человек из всех, кого я знаю. Пожалуйста, больше не нужно распространять эти выдумки. – Пэйсюань выговорила это на одном дыхании, глядя прямо перед собой. Закончив, обернулась и грозно на меня уставилась.

На стене было ветрено, и ее волосы немного растрепались, рукава куртки испачкались, пока она лезла наверх, и в Пэйсюань появилось что-то человеческое. Однако ее достоинства это нисколько не умалило, и хотя мы сидели рядом, я не мог избавиться от чувства, что она взирает на меня с высоты. Подавленный, я вспомнил, как струсил недавно перед твоим дедушкой, и меня затопило острым стыдом.

А трепещущую грудь Пэйсюань в эту минуту переполняло преклонение перед дедушкой. Казалось, это чувство и греет ее, и защищает. Но я одного не мог понять. Ведь это очень глупое и слепое чувство! Почему же она выглядит так благородно? Я надеялся, что смогу пожалеть Пэйсюань, это принесло бы мне облегчение, но ее удивительная гордость мешала. А других поводов уступить ей у меня не нашлось.

– Великолепная речь, смело можешь представлять нашу школу на конкурсе ораторского мастерства, – сказал я. – Мне пора домой, а ты не торопись, расскажи все это трупам за стеной. – Я развернулся, зацепился за верх стены и соскользнул на карниз, с карниза спустился на кирпичи и спрыгнул на землю. А потом разобрал башню из кирпичей и забросил их подальше от стены.

– Ты что делаешь? – Когда Пэйсюань все поняла, было уже поздно. – Живо верни кирпичи на место, слышишь меня? – От испуга ее голос сделался тоненьким. Вот была бы умора, если бы по понедельникам она таким же голосом зачитывала свою знаменную речь.

– Говорят, что именно здесь… – я понизил голос, – твой дедушка совершил убийство. Тот труп до сих пор плавает в бассейне за стеной. Не веришь – проверь.

Пэйсюань взвизгнула и заткнула уши, сжавшись в комок. Я отряхнулся, вытащил свой рюкзак, закинул на плечо и пошел прочь.

– Не уходи! – кричала Пэйсюань. – Вернись! Быстро спусти меня! Ты слышишь?

Насвистывая, я погонял свою тень, шагая к освещенной дороге. Крики Пэйсюань мало-помалу становились тише, и, к моему разочарованию, перед тем как они окончательно смолкли, я не услышал ни одной мольбы о пощаде. А ведь я еще раздумывал, не помочь ли ей спуститься, если она попросит пощады или попытается хоть как-то меня задобрить. Зря беспокоился, разве может благородная Пэйсюань так запросто склонить голову.