Кокон

Полицейский ответил утвердительно и сказал, как меня зовут.

Я слегка обернулся, чтобы боковым зрением ухватить перемену в его лице, когда он услышит мое имя, – пусть он не помнит меня в лицо, но имя не может не знать. Это одно из нескольких имен, которые должны внушать ему тревогу. Но ожидания снова меня обманули, твой дедушка остался абсолютно спокоен.

– Чэн Гун. – Он даже повторил мое имя вслух. – Ты тоже из семьи работников медуниверситета? – дружелюбно спросил он.

Либо он так хорошо притворяется, либо действительно не знает, кто я. Я и правда немного смешался, но это не могло оправдать моей слабости, потому что в ответ я просто кивнул: да. Вместо этого я должен был впиться глазами в его глаза и сказать, что мой дедушка – Чэн Шоуи! Почему же я не смог? Чего испугался?

– Чэн Гун! – Полицейский постучал по столу. – Я задал вопрос.

Я вытер липкие ладони и в замешательстве поднял глаза на полицейского. Наверное, он решил, что я конченый трус. Я совершенно в себе разочаровался.

Я сказал полицейскому, что после уроков ты пошла в книжный магазин на улочке за Наньюанем, потому что еще несколько дней назад обмолвилась, что собираешься купить там последний выпуск “Дораэмона”. Раньше в конце каждого месяца мы действительно ходили в тот магазинчик и покупали в складчину свежий “Дораэмон”. Полицейский спросил, видел ли я, как ты туда направляешься, или это всего лишь моя догадка. Я сказал, что догадка. Он спросил, почему я сразу не сообщил о ней Пэйсюань, я ответил, что не был до конца уверен, все-таки своими глазами я тебя там не видел.

– И еще один вопрос, – сказал полицейский. – Говорят, ты близко дружишь с Ли Цзяци. Замечал ли в последнее время какие-то перемены в ее настроении?

Я ответил, что ничего такого не замечал. Затем полицейский спросил твоего дедушку, есть ли у него вопросы ко мне, вопросов не оказалось, тогда полицейский захлопнул папку. Сказал, что я могу идти, но тут же снова меня окликнул:

– Если узнаю, что ты, паршивец, нам соврал, мигом посажу тебя под арест. Не вздумай что-то от нас скрывать. Понял?

В тот день я впервые узнал, что такое абсурд, – это когда полицейский произносит такое, стоя рядом с преступником, который больше двадцати лет разгуливает на свободе.

– Понял, – ответил я.

В дверях я столкнулся с женщиной, она шагнула внутрь, задев меня рукавом. Так спешила, что я даже лица ее не разглядел.

– Цзяци нашлась?

Я заглянул в кабинет через приоткрытую дверь, женщина была очень взволнована, она подскочила к твоему дедушке, вцепилась в его рукав:

– Где моя дочь? Куда она ушла?

Твой дедушка с каменным лицом сбросил ее руку и поправил свитер. Полицейский отвел женщину в сторону, сказал, что тебя уже ищут, велел ей не беспокоиться. Узнав, что поиски продолжаются целых два дня, она снова разволновалась, рванулась к твоему дедушке и схватила его за руку:

– Вы меня обманули! Ведь я звонила вчера вечером, почему же вы ничего не сказали? Морочили мне голову, что она ушла к однокласснице! Да что у вас на уме?

Твой дедушка побагровел.

– А толку тебе говорить? Прибежала бы на ночь глядя, чем бы это помогло? Посмотри, на что ты похожа! Не позорься, хочешь скандала – ступай и скандаль дома!

Твоя мама как будто испугалась его слов и на секунду затихла, а потом усмехнулась:

– Я давно не член вашей семьи. И позорю уже не вас. Чего вы боитесь?

Твой дедушка покачал головой:

– Горбатого могила исправит.

Он подхватил куртку со спинки стула и направился к выходу. Твоя мама хотела пойти за ним, но полицейский ее остановил:

– Погодите, нам нужно записать показания.

Он проводил твоего дедушку на улицу, обнаружил, что я все еще торчу у двери, и вытаращился:

– Ну-ка марш домой!

Полицейский закрыл дверь. А я все стоял там и смотрел на твоего дедушку, как он седлает старый велосипед с 28-дюймовыми колесами и отъезжает в сторону Наньюаня. Во время этой перепалки я смутно почувствовал его величие, хотя на первый взгляд казалось, что победу одержала твоя мама. Наверное, на самом деле она тоже его боялась, если не сейчас, то раньше, и ее отвага больше напоминала пробившийся наружу страх. Что-то возвышало твоего дедушку над простыми смертными, рядом с ним люди чувствовали себя неполноценными. По крайней мере, я в себе разочаровался изрядно. Сегодняшняя трусость – клеймо, которое останется со мной до конца жизни, и при каждом напоминании о нем меня будет охватывать стыд.