Кокон

Она вышла из своей комнаты, увидела меня, замерла, но вспомнила, кто я, и улыбнулась. Матушка Цинь усадила меня на стул у окна и принялась причесывать. На этот раз я не вырывалась. Наверное, из Пекина я смогу привезти только эти косы. Волосы она укладывала еще усердней, чем накануне. Невидимки прикалывала аккуратно, стараясь не царапнуть кожу, мне было совсем не больно.

Ван Лухань выключила горевший всю ночь свет и скрылась в спальне. Вышла она оттуда уже в черном. Черный свитер с высоким горлом, черное пальто.

– Черный тебе к лицу. – Матушка Цинь подошла к дочери, отряхнула воротник пальто.

Ван Лухань обулась и ушла. Скоро она вернулась с пакетом маленьких пирожков баоцзы, поставила его на стол и позвала нас с матушкой Цинь завтракать. Я развязала пакет, оттуда вырвался горячий пар, пахнувший мясным фаршем. Но вместо вкуса пирожков я почувствовала только обволакивающий рот свиной жир, и меня едва не вырвало. Я съела лишь один пирожок. Ван Лухань тоже не ела, налила себе стакан горячей воды и держала его в руках. Вчерашняя печаль так и застыла на ее лице, навсегда изменив его черты. Точь-в-точь как у матушки Цинь – даже в веселые минуты печальное выражение не сходило с ее лица. Прежде Ван Лухань совсем не походила на мать, но теперь между ними появилось сходство. Небо хмурилось, серые лучи траурной вуалью ложились на лица двух вдов. Я представила, как они будут жить после моего отъезда. Матушка Цинь проснется заполночь и, напевая, примется расчесывать волосы. Утром Ван Лухань, собравшись с силами, спустится за завтраком. После полудня сядет на диван и станет курить одну сигарету за другой, пока пепельница не заполнится окурками с красными сердцами, а небо за окном не начнет темнеть. Потом придет долгая ночь. Для убитого горем человека пережить ночь все равно что пройти через нескончаемый подземный туннель. Брезжит рассвет, и ты наконец выбираешься из-под земли. Наступает новое утро, раздается песня. И так день за днем, без всякой надежды; эта мрачная квартира, пропитанная запахами краски и раскисших куриных перьев, больше похожа на склеп, по которому бродят живые люди. Я знала, что горе не отпустит меня и после возвращения в Цзинань, но одна мысль о том, что скоро я покину эту квартиру, приносила радостное облегчение. Конечно, это место будет часто мне вспоминаться. Я осмотрелась по сторонам, стараясь запомнить каждую мелочь. Где вбит гвоздь, как шелушится краска на дверной коробке. Все это связано с папой. Позже, вспоминая его, я буду представлять эту квартиру, она станет сосудом для моих воспоминаний.

– Никак не могу сообразить, – матушка Цинь отложила пирожок и уставилась на меня, – кого ты мне напоминаешь.

Пришел Се Тяньчэн. Матушка Цинь пригласила его к столу, но он сказал, что уже поел, и помахал пакетом – купил мне в дорогу пирожков с соевой пастой.

– Дети любят сладкое, – объяснил он.

– Да, – согласилась матушка Цинь. – Сяо Хань тоже любит сладкое.

Я встала и надела пальто. Матушка Цинь подошла ко мне и стала перекалывать невидимки на висках. Вдруг она замерла, будто вспомнила что-то очень важное.

– Как тебя зовут?

– Ли Цзяци.

– Цзяци, вечером приходи пораньше, будем есть пельмени. – Она обернулась к Ван Лухань: – Давай сделаем на ужин пельмени?

Ван Лухань не ответила. Проводив нас до двери, она сунула мне черный целлофановый пакет. Внутри была пачка прокладок.

Мы вышли из квартиры, но я вдруг кинулась обратно, заскочила в маленькую комнатку, взяла верхнюю книгу из стопки и запихала в карман пальто. Перед уходом я бросила быстрый взгляд на раскладушку: панда Тата лежала лицом вниз у стены.

В поезде, заметив мое отчуждение, Се Тяньчэн пытался накормить меня пирожками, заварил мне чашку черной кунжутной пасты. Я не понимала, зачем так стараться, ведь он всего лишь исполняет поручение, мы выйдем из поезда и больше никогда не увидимся. Еще он постоянно рассказывал, где сейчас проезжает поезд и какими продуктами славится эта местность. Обещал выйти на перрон и купить все, что мне захочется. Я только качала головой, но на одной из коротких стоянок он все-таки сбегал на платформу и вернулся с коробкой тяньцзиньских плетенок и двумя клубнями печеного батата, от которых шел горячий пар.

Я сдалась и взяла у него один клубень, хотела просто погреть руки, а потом все-таки не выдержала и пару раз от него откусила. Но за всю поездку я не сказала Се Тяньчэну ни слова. Он привел меня к дедушкиному дому, проводил взглядом до подъезда.

– До встречи, Цзяци, – сказал он мне в спину, но я не обернулась.

Я думала, мы никогда больше не встретимся.

Чэн Гун

За зиму 1993 года действительно произошло много событий. Ты ушла, не попрощавшись, а потом еще один человек тоже задумал сбежать.