Кокон

Скоро умрем, скоро умрем, мы скоро умрем – вжимаясь в меня, повторяла, точно в бреду Шаша. В ней ощущалась одержимость, она была словно зверь, который чует надвигающееся землетрясение или потоп. И я вдруг испугался: ведь мы действительно в большой беде. Очень может быть, что патогенные бактерии распространились по всему зданию. И никому отсюда не уйти. Почему иначе сестры так долго не заглядывают в нашу палату? Они просто бросили все и сбежали, оставив нас погибать. Наверное, бактерии уже проникли в мое тело и пожирают здоровые клетки. Я смутно почувствовал, как что-то сдавило мне горло, дыхание становилось все слабее. Как догорающая свеча, которая в любую секунду может погаснуть. Смерть явится совсем скоро, не придется ждать даже утра. Я с силой вдохнул и прижал к себе Шашу. Она растерялась, но тут же крепко меня обняла, сплела свои ноги с моими и больше не шевелилась, как будто решила умереть в этой позе. Ее сердце билось об меня в темноте, удар, еще удар – наверное, это последние звуки, которые уготовил мне мир.

Я тоже закрыл глаза. Все было уже неважно. Наверное, это трудно представить, но в ту минуту, несмотря на ужас, я чувствовал небывалое облегчение. Все кончено.

За ночь я несколько раз просыпался. Но Шаша до самого утра лежала не шевелясь. Когда начало светать, я расцепил ее руки и сел в постели. В сизых лучах рассветного солнца ее лицо казалось почти счастливым. Я вышел в коридор и закурил. Девичий виноград заползал со стены на окно, и с одного угла стекло отливало зеленью. В небе пролетели два голубя. Да, я и забыл, что здесь еще водятся голуби. Серые, взмывающие в небо с резким хлопаньем крыльев.

Из другого конца коридора пришла пропадавшая целую вечность сестра. Закатила глаза: кто разрешал вам выходить? Да еще курите, немедленно потушите. Я даже немного растрогался, глядя в ее свирепое лицо, – кажется, мир снова стал нормальным. Хотел вернуться в палату, но тут увидел в дверях Шашу, она влюбленно смотрела на меня, как новобрачная перед первой ночью. Все оставшееся утро ее глаза парой улиток ползали по моему телу. Если я взглядывал на нее ненароком, Шашино застывшее лицо оживало, точно самопроизвольно пришедшая в движение кукла-марионетка. Она потеряла интерес к еде, не притронулась к чипсам, не доела обед, только сидела и тупо меня разглядывала.

После обеда снова пришла сестра, я схватил ее за рукав и взмолился: переведите меня в другую палату, я привык жить один, и я очень громко храплю. Медсестра вскинула глаза: в какую еще палату, вас выписывают. Я спросил: серьезно? Она протянула мне градусник: если температура нормальная, можете собираться. Я взял градусник. Она объяснила, что после обеда из другой больницы привезут новую партию пациентов, нужно освободить палаты. Все равно вы оба живете в Наньюане, вот дома и устройте себе карантин. Старайтесь не выходить на улицу, поменьше контактируйте с родственниками. Все ясно?

Я позвонил тете. Она сказала, что Цзыфэн уже вне опасности, его понаблюдают еще несколько дней и отпустят домой. Я развеселился, позвонил своей тогдашней девушке и сказал, что меня выписывают. Она тоже обрадовалась, но, услышав, что я хочу сегодня же с ней увидеться, замялась: куда нам спешить, полежи еще пару дней дома. Пока я говорил, Шаша неторопливо собирала вещи, рядом разрывался ее телефон. Наконец она взяла трубку, звонил ее папа, он громогласно спросил, почему Шаша до сих пор не спустилась, он битый час ждет ее у больничных ворот. Она неохотно забросила рюкзак за спину, у двери замерла и взглянула на меня, как будто ждала, что я что-то скажу. Я поспешно отвернулся.

Наконец она ушла. Я облегченно вздохнул и стал собираться, хотелось как можно скорее оказаться на воле. Вышел в коридор и увидел тетушку Юнь, она стояла у окна. По стеклу шла рябь, начался дождь. Она обернулась:

– У тебя есть зонт?

Я покачал головой.

– Тогда дам тебе свой, лежит у меня в кабинете, – сказала она.

Следом за ней я пошел к кабинету у лестницы.

– В этом здании ты и родился, я помню тот день, – сказала тетушка Юнь.

– Правда?

– Я тогда работала медсестрой в акушерском отделении, искупала тебя после родов. Помню твою маму, она была очень красивая.

– Она обрадовалась? Ну, когда вы меня принесли.

– Чуть не умерла от счастья, – ответила тетушка Юнь.

– Вот как, – кивнул я.

– Нужно еще кое-что тебе отдать.

Она открыла дверь и из завешенного шторой угла вытащила картонную коробку.

– Нашли под кроватью, когда делали уборку в триста семнадцатой. Чуть было не выбросили. Все хотела позвать тебя и отдать. Этот корпус скоро снесут, я уйду на пенсию, если сейчас не заберешь, боюсь, ее и правда выбросят.

Я открыл коробку и уставился на то, что лежало внутри. Оно оказалось совсем не таким, как я запомнил, напоминало убогую, низкопробную игрушку, которой можно одурачить разве что трехлетнего ребенка.

– Сестры все гадали, что это за странная штука.

– Устройство для связи с душой. – Я провел пальцем по электродным пластинам. – Так оно называлось.