Кокон

– Ничего себе! – Она вскинула брови. – Я уже тридцать лет в больнице, но впервые вижу такой продвинутый прибор.

– Это точно, я надеялся получить за него Нобелевскую премию, – улыбнулся я.

– Да, тут еще кое-что. – Из угла коробки она вытащила розовый бархатный мешочек. – Нашли в тумбочке. Скорее всего, Ван Лухань оставила…

Я взял мешочек, развязал шнурок и вытряхнул на ладонь пару жемчужных сережек.

– Нет, это мое.

Она немного удивилась:

– Вот и отлично, вернутся законному владельцу.

Я поднес находку к глазам. Жемчуг был фальшивый. Но серьги идеально круглые и блестящие, как что-то вечное. Наверное, все вечное фальшиво. Время не властно над чужеродными веществами.

– Ван Лухань, – с трудом проговорил я, – как у нее дела?

– Мы не поддерживаем отношений. – Тетушка Юнь посмотрела на меня: – Что, не веришь?

– Верю. – Я спрятал сережки. – Но вы близко дружили в детстве?

– В детстве я ни с кем не дружила. Думаю, она тоже. Тогда иметь друзей было опасно – случись что, сам попадешь в беду. Так что мы просто жили по соседству.

– Какой она была?

– Немного мечтательной, любила петь и рисовать. Несколько раз моих родителей уводили на “борьбу и критику”, и я пряталась дома одна. В такие дни Ван Лухань забирала меня обедать к себе. Книжные полки у них стояли пустые, и скрипку они продали, но в воздухе все равно витало что-то мелкобуржуазное. Потом я поняла: просто ее родители очень любили друг друга. Они вместе стояли у плиты, разговаривали, смеялись, мать вытирала отцу лоб носовым платком. Отец называл ее зайчонком, потому что она обожала морковь. А за столом подкладывал ей еду и чистил креветки. Вообще-то посторонний рядом с ними должен был почувствовать неловкость, а мне было хорошо, они так обо мне заботились, словно я – член их семьи. Но скоро папа Ван Лухань повесился. Как такой хороший человек мог вогнать гвоздь в череп твоему дедушке? До сих пор не верится. Лухань осталась вдвоем с матерью, твой папа с друзьями часто устраивал у них погромы, мать Ван Лухань рыдала от страха, пряталась в платяном шкафу и скоро повредилась рассудком. Мне очень хотелось помочь им, но папа не разрешал, говорил, что они утянут нас за собой. Скорее всего, люди вокруг думали точно так же, обходили Ван Лухань стороной. Она тогда порядочно натерпелась, но в конце концов брат увез их из города. И когда они уезжали, я даже не пошла проводить…

– И вы из чувства вины разрешили ей ухаживать за дедушкой, а потом дали вынести его из больницы? – спросил я. – Верно?

Она отвернулась:

– Нет.

– Не беспокойтесь, я не стану докучать вам вопросами. Понимаю, вы все равно не скажете правды, да это сейчас и неважно.

– Мы действительно не поддерживаем отношений. Она стала очень странной, тоже немного повредилась рассудком.

– Как вы думаете, может ли дедушка до сих пор быть жив?

– Нет. В то время его организм уже угасал.

– Гм.

– Ты надеешься, что он еще жив?

– Ван Лухань живет ради него, не знаю, что с ней будет, если он умрет.

Помолчав, тетушка Юнь сказала:

– Разное здесь случается. Я давно работаю в больнице и не очень-то верю в чудеса. Но если поразмыслить, на целую жизнь человека все-таки может выпасть пара чудес, как ты считаешь?

Мы вышли из кабинета.

– Забыла про зонтик. Где-то он у меня был… – Тетушка Юнь велела мне подождать и вернулась в кабинет.

С картонной коробкой в руках я стоял в коридоре. Было темно, воздух пах дождем. Стук капель в другом конце коридора словно барабанил мне по ребрам. Внутри растекалась едкая влажная боль. Я медленно пошел на стук. Сверкающие капли дождя залетали в дальнее по коридору окно и шлепались на подоконник. Кто-то открыл форточку? Наверное. Нет, окно разбито. В стекле зияет огромная дыра, если выглянуть наружу, увидишь террасу. Помню, как в хорошую погоду на бельевых веревках террасы висели нагретые солнцем одеяла и белые простыни развевались на сухом ветру.

Та дверь была закрыта. Триста семнадцатая. Узенькая дверь, приютившаяся сбоку от окна. Половица перед дверью намокла от дождя, это была та самая половица, которую раньше всегда заливало светом, по которой прыгали оранжевые послеполуденные солнечные зайчики, ты еще говорила, что они похожи на хрустящие леденцы.

Я подошел к двери и шагнул в лужу. Стук дождя отдавался даже в костях, но я все равно слышал доносившийся из палаты шум. Сонное бормотание, шелест сновидений, заливистый детский смех. И еще слышал, как душа расхаживает по шатру своего тела.

Капли дождя падали на мои ботинки. Я прислушивался к звукам в палате. Я ждал. Ждал, когда дверь распахнется и оттуда выскочит мальчик. Как всегда по вечерам, он закинет рюкзак за спину и побежит домой.

Эй, подожди, крикну я. И протяну ему коробку.

Ли Цзяци

Вино кончилось, но меня совсем не тянет в сон. Снег еще идет? Вроде бы перестал. Небо за окном посветлело, но свет не похож на утренний. Наверное, утро еще не наступило, это мерцает снег. Такие бледно-серые лучи исходят не от солнца, а от крошечных ледяных кристаллов.