Кокон

Ты позвала ее к нам на крышу, мол, во дворе Башни есть много интересного. Мертвые головы с распахнутыми глазами, отрезанные руки и ноги, детские языки… Ты перечисляла, смакуя каждую деталь. Лицо у Пэйсюань скривилось.

– Ладно, хватит выпендриваться, – тихо сказала она.

– Иди к нам, сама увидишь! – Ты кричала, весело болтая ногами.

– Пошли домой!

– Смотрите, ей страшно! – сказала ты.

– Наша знаменная – трусиха, ха-ха-ха… – подхватил я.

Мы захохотали. Наш громкий смех окатил Пэйсюань, точно грязная вода из таза. Она стояла как вкопанная, все сильнее съеживаясь, а ее сияющие царственные доспехи стремительно обрастали ржавчиной. Я был доволен, как если бы разбил о стенку прекрасный фарфоровый сосуд или плюнул в прозрачную речную воду.

Она отвернулась и зашагала прочь.

– Эй! – крикнула ты вслед. – Трижды хороший ученик должен отличаться примерным поведением! Жаловаться бабушке не годится!

Ли Пэйсюань остановилась, обернулась:

– Ли Цзяци, тебя ждет кошмарная жизнь.

– Это тебя ждет кошмарная жизнь, – злобно ответила ты.

– Зачем мы так с ней… – тихо сказал Большой Бинь.

Ты огрызнулась:

– Что, влюбился?

– Не мели ерунды! – ответил Большой Бинь.

Когда вечером ты вернулась домой, все было как обычно. Пэйсюань и в самом деле ничего не сказала дедушке с бабушкой.

Но все хорошее быстро кончается, после контрольной в школе устроили родительское собрание. В конце классная руководительница попросила некоторых родителей остаться.

Одноклассники ждали взрослых во дворе, а потом вместе с ними уходили домой. Почти все уже разошлись, остались только Большой Бинь, Цзыфэн, ты и я. Шаша тоже ушла – учителя давно махнули на нее рукой.

Наконец последние взрослые вышли на улицу, впереди быстро шагала пожилая женщина, было видно, что она хочет поскорее отделаться от этой компании. Она посмотрела в нашу сторону, оглядела каждого по очереди, и ее глаза задержались на мне. Оказалось, я ее знаю. Это была та самая дама с пучком серебристых волос, что встретилась мне в церкви после переезда в Наньюань. Тогда она угостила меня конфетами и впервые показала, что такое доброта незнакомого человека. Я запомнил это на всю жизнь. Но сейчас она была совсем другой, ее холодный взгляд вонзился в меня, словно гарпун. Она окликнула тебя и увела домой.

Тем вечером у вас состоялся долгий разговор. Бабушка объясняла, что не против твоей дружбы с отстающими учениками, помогать им – хорошее дело. Но этот Чэн Гун – с ним больше дружить не следует. Ты спросила почему, но бабушка не ответила. Ты не отставала, и в конце концов она сказала: он растет в такой семье… Боюсь, у него нечистое сердце, он может тебе навредить.

На другой день ты пересказала мне все это.

– Она права, – я отпихнул тебя, – держись от меня подальше.

Ты шагнула ко мне, вздохнула:

– Скоро каникулы, они запрут меня дома.

Мы замолчали.

В последний учебный день я проводил тебя домой, и мы условились, что будем писать друг другу письма. В кустарнике с восточной стороны твоего дома лежала старая цементная труба, и мы решили оставлять письма в ней. В те каникулы я написал тьму писем. Лето выдалось дождливым, несколько раз я вытаскивал из трубы размокшие листы, и чернильные иероглифы расплывались в сплошное нечитаемое пятно. А мысли, которые ты хотела мне поверить, превращались в затейливый ребус.

В конце июля мы встретились с твоей бабушкой в магазинчике “Канкан”. Я выходил оттуда с пачкой соли и двумя булками, а она несла три пустые баночки из-под простокваши. Увидев меня, опустила глаза. Я нарочно задел ее, проходя мимо, и она поспешно шагнула в сторону. Кажется, я мазнул ей по руке своей потной майкой, и мое сердце тронуло радостью.

Но той ночью я увидел очень страшный сон. Во сне меня схватили трое в белых халатах. Они закрыли меня в лаборатории и обсуждали, в какой раствор лучше поместить мое сердце после вскрытия.

– Почему? Почему вы так со мной поступаете? – кричал я халатам.

– Потому что у тебя нечистое сердце, – сказал один из них из-под маски.

Ли Цзяци

Я помню то лето, когда мы писали друг другу письма. Но почему-то мне казалось, что мы оставляли их не в бетонной трубе, а в дупле. К востоку от дедушкиного дома росла огромная смоковница. Дупло было почти у самого корня, со стороны стены, и чтобы его найти, приходилось хорошенько присмотреться. Письма, которые я доставала оттуда, отливали зеленым и пахли травой. Помню, что читать их я всегда забиралась на дерево. Потом несколько дней лил дождь, но письма лежали глубоко в дупле и совсем не промокли. Наверное, они могли бы храниться там еще много лет. После отъезда из Наньюаня мне несколько раз снилось, как я подхожу к смоковнице и заглядываю в дупло, чтобы достать непрочтенное письмо. Может быть, я бродила сегодня по Наньюаню, пытаясь разыскать ту самую смоковницу. Все дома снесли, разумеется, от деревьев тоже ничего не осталось. Я даже немного расстроилась – значит, письмо уже не найти. Но после твоего рассказа меня одолели сомнения: вдруг этого дупла вообще никогда не существовало.