Кокон

– Ну-у… – Я и понятия не имел, снятся ли дедушке сны. К тому же это было никак не проверить, не заберешься ведь ему в голову, чтобы посмотреть.

Сжав губы, ты серьезно о чем-то задумалась и наконец сказала:

– Наверное, лучше бы он умер.

– Да, все так говорят. Но ничего не поделаешь, он застрял.

– Застрял?

– Как кассета в видике – ни туда ни сюда.

– Почему он застрял?

– Не знаю. Может, владыка Янь-ван[48] не успел приготовить для него спальное место.

– На самом деле это не так и плохо. Ведь после смерти придется снова рождаться, учиться говорить, писать иероглифы, потом снова идти в школу. От одной мысли тошно.

– Он не ходил в школу… – сказал я. – Он жил в деревне, работал в поле, а потом сразу пошел на войну.

– Но в новом воплощении ему придется учиться в школе.

– Да, – кивнул я. – Может, он застрял здесь, просто потому что в школу не хочет.

Мы расхохотались.

С того дня после уроков мы отправлялись прямиком в триста семнадцатую палату. Почему-то с самого начала между нами существовал негласный договор не рассказывать о ней Большому Биню и Цзыфэну. Как будто палата была огромной сокровищницей, и мы ни с кем не хотели делиться ее дарами. Поэтому после уроков мы притворялись, что идем по домам, а когда Большой Бинь и Цзыфэн уже не могли нас увидеть, бежали в больницу.

В той палате мы придумали много новых игр с непременным участием дедушки-растения.

Помнишь, как дедушка превратился в мумию и лежал, обмотанный с ног до головы марлевыми бинтами? На этот шедевр мы потратили половину субботнего дня. Жаль, бинтов, которые ты стащила из дома, нам не хватило и ноги ему пришлось обмотать обрезками ткани, которые остались от бабушкиного шитья, поэтому наша мумия немного смахивала на разноцветного попугая. Мы с тобой были расхитителями гробниц, которые приехали в далекий Египет и в одном из склепов обнаружили эту странноватую мумию.

В другой раз мы усадили дедушку на кровати, подперев его скамеечкой, и исписали всю его спину иероглифами; составные части иероглифов накладывались друг на друга, и ни один человек в мире не смог бы прочесть наши письмена. Мы решили, что это утраченная много лет назад тайная книга по боевым искусствам. А мы – странствующие герои, которые случайно оказались в волшебном подземелье и нашли письмена, оставленные на лоскуте человеческой кожи.

Затея с переодеванием дедушки в инопланетянина оказалась неудачной. Мы взяли ножницы и сколько могли расширили отверстие в коробке из-под печенья, но дедушкина голова все равно не помещалась туда целиком, к тому же жестяной край порезал ему шею, пошла кровь. Хорошо, что кровь скоро остановилась, а ранку скрывал воротник больничной пижамы, так что медсестра ни о чем не узнала.

Еще мы попробовали нарядить дедушку Спящей красавицей. Я стащил из дома тетину помаду, которой она ни разу не пользовалась, ты накрасила дедушке губы и щеки. Веки мы приклеили к щекам прозрачным скотчем, чтобы дедушка хоть ненадолго закрыл глаза. Но никто из нас не хотел становиться принцем, который разбудит Спящую красавицу поцелуем, поэтому в нашей сказке принц попал в беду по дороге к возлюбленной и проснуться ей теперь не суждено.

Вспоминая то время, я сравнил бы триста семнадцатую палату с маленьким театром, созданным для нашего развлечения. Мы были там и режиссерами, и актерами. А дедушка-растение больше напоминал театральный реквизит, и он же был нашим единственным зрителем. Нам казалось, что он наблюдает, как мы хлопочем, бегая туда-сюда по палате.

Однажды ты вдруг спросила:

– Тебе не кажется, что у него взгляд как у младенца? Чистый, ни капли грязи.

Я не мог представить себе такого гигантского младенца. Но дедушка-растение и правда был не похож на обычного дедушку. Беленький, пухлый, а лицо большое и круглое, как сливочный торт, без единой морщинки. Оно никогда не улыбалось, но дышало радостью, от которой дедушку так и хотелось ущипнуть за щеку. К тому же стоило поглядеть на него немного, и сердце наполнялось покоем, а все тревоги и огорчения уходили прочь.

Не знаю, чем он пробудил твой материнский инстинкт, но тебе непременно захотелось поиграть с ним в самые первобытные “дочки-матери”. Ты стала мамой, мне велела быть папой, а дедушка-растение превратился в нашего “малыша”.

Ты раздобыла где-то фартук и повязала его “малышу” на шею вместо слюнявчика, а шприц, наполненный молоком, стал бутылочкой для кормления. “Малыш” тебя не слушался и выплевывал все молоко. Ты прижимала его голову к своей груди, пела ему колыбельные. А я стоял рядом, не зная, чем помочь, и частенько получал нагоняй за громкие разговоры.

– Тсс! – Ты хмурилась и понижала голос. – Я почти его убаюкала.