Кокон

На экране появляется и постепенно меркнет дацзыбао времен “культурной революции”. Смена кадра. Перед камерой сидит пожилой седоволосый мужчина в белой рубашке с круглым воротником.

Титр:

ЦЗЯН ХУНСЭНЬ

Мужчина задумчиво смотрит перед собой, затем начинает говорить.

Титр внизу экрана:

ТОГДА В БОЛЬНИЦЕ СЛУЖИЛ ПОЖИЛОЙ КАДРОВЫЙ РАБОТНИК ПО ИМЕНИ СУ СИНЬЦЯО. ОН ОТРИЦАЛ ОБВИНЕНИЯ В АНТИПАРТИЙНЫХ НАСТРОЕНИЯХ, И “РАБОЧАЯ ГРУППА КУЛЬТУРНОЙ РЕВОЛЮЦИИ” АКТИВНО ДАВИЛА НА НЕГО, ПРОВОДИЛИСЬ БОЛЬШИЕ И МАЛЫЕ МИТИНГИ БОРЬБЫ, ТАК ПРОДОЛЖАЛОСЬ ОКОЛО ТРЕХ МЕСЯЦЕВ. СУ СИНЬЦЯО БЫЛ СОВЕРШЕННО ИЗМОТАН, ПОСЛЕ ОЧЕРЕДНОГО МИТИНГА ЕГО СТАЛО РВАТЬ КРОВЬЮ. ЛИ ЦЗИШЭН ПОКАЗАЛ ПОЛНУЮ КРОВИ ПЛЕВАТЕЛЬНИЦУ ЧЛЕНАМ РАБОЧЕЙ ГРУППЫ, В РЕЗУЛЬТАТЕ ЕГО САМОГО ПОДВЕРГЛИ КРИТИКЕ ЗА “СОЧУВСТВИЕ К АНТИПАРТИЙНЫМ ЭЛЕМЕНТАМ” И “НЕТВЕРДУЮ ПОЗИЦИЮ”. В СВОЕ ВРЕМЯ ЛИ ЦЗИШЭН ВХОДИЛ В СОСТАВ ЭКСПЕДИЦИОННЫХ ВОЙСК ГОМИНЬДАНА, И НЕКОТОРЫЕ АКТИВИСТЫ ТОЖЕ УВИДЕЛИ В ЭТОМ ПОВОД ДЛЯ КРИТИКИ. БЛАГО ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ ЛИ ЦЗИШЭН БЫЛ СТУДЕНТОМ УНИВЕРСИТЕТА ЦИЛУ И НЕ МОГ СЧИТАТЬСЯ НАСТОЯЩИМ ВОЕННЫМ, ИНАЧЕ ЕМУ БЫ НЕСДОБРОВАТЬ. ОДНАКО ЛИ ЦЗИШЭНА БЫЛО НЕ СЛОМИТЬ, ПОСЛЕ ОЧЕРЕДНОГО МИТИНГА ОН В ОДИНОЧЕСТВЕ ПРИХОДИЛ В СТОЛОВУЮ, БРАЛ СЕБЕ ТУШЕНОЕ РЫБНОЕ ФИЛЕ И НЕ СПЕША ПРИНИМАЛСЯ ЗА ЕДУ.

Ли Цзяци

Самым важным событием зимы 1993 года для меня стало папино возвращение – он приехал в декабре, за неделю до маминой свадьбы. И посреди дня пришел за мной в школу. Я со всех ног неслась к школьным воротам, увидела его издалека: папа стоял за железной оградой и курил. На нем был длинный черный плащ со стоячим воротником, закрывавшим половину лица. Я даже не успела толком его рассмотреть, но почему-то сразу поняла, что папе живется очень плохо. Сердце у меня защемило, из глаз закапали слезы.

Заметив, что я плачу, он опустил голову и затушил брошенный на землю окурок. Наверное, его смутили мои слезы. Сильные проявления чувств были у нас под запретом.

Папа сильно похудел и загорел, волосы отросли, щеки покрылись щетиной. Он выглядел очень усталым и отчаянно курил – затушив одну сигарету, сразу доставал новую и принимался хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Когда он прикуривал, я заметила, что его руки дрожат.

– У нас после обеда только самоподготовка, – соврала я, давая понять, что могу уйти с ним из школы.

– Хорошо.

И он в самом деле забрал меня с собой.

Но пойти нам было некуда. Побродив немного по кварталам, мы оказались у парка с озером, купили билеты и зашли внутрь. Зимой парк выглядел уныло, ивы по берегам были похожи на беспорядочные карандашные штрихи в блокноте. Беседка на другом берегу озера свесила углы крыши, как будто искала свое отражение в воде. Но тщетно: гладь озера была покрыта толстым льдом. Какая одинокая беседка – даже отражение ее оставило.

Папа сходил в магазинчик за сигаретами и принес мне клубень печеного батата. Я грела об него замерзшие руки и медленно ела. Чтобы спрятаться от ветра, мы зашли в галерею и сели у квадратной колонны, обвитой засохшей лозой. Я представила, как летом эта колонна покроется зелеными листьями, а мы придем и будем кататься по озеру на лодке.

– Помнишь, как мы здесь гуляли? – спросил папа.

– Мы здесь не гуляли.

– Гуляли, ты тогда была еще маленькая.

Я хотела спросить, летом это было или зимой, но папа погрузился в воспоминания, и я не решилась его тревожить. Взгляд его потеплел, мне даже показалось, что он немного скучает по нашей прежней жизни. Возможно ли такое? Я не могла сказать наверняка. Если честно, я до сих пор боялась поверить, что папа на самом деле пришел за мной в школу. Видишь ли, раньше мне такое только снилось. И сегодня он стоял у школьных ворот совсем как во сне. Только там он был в коричневом свитере и с короткой стрижкой. Во сне папа махал мне рукой и кричал, припав лицом к прутьям ограды: пойдем, нам пора! Конечно же, он не мог забрать меня с собой. Раньше я еще строила иллюзии на этот счет, но последние их искры давно потухли. И все же папа пришел за мной в школу, значит, он по мне соскучился. Это было проявлением чувства, и чувства достаточно сильного, чтобы я обрадовалась и смутилась. Пока мы шли в парк, мне хотелось о чем-нибудь заговорить, но я боялась выдать свою радость и показаться глупой. С папой я вечно боялась повести себя глупо. Глупостью были все детские черты, их следовало старательно прятать. Я постоянно напоминала себе, что с ним нужно быть старше, держать себя так, как будто я уже взрослая.

Я думала, папа приехал, потому что бабушка сломала ногу, но оказалось, он впервые об этом слышит. Ему никто не сообщил, и папа даже не планировал заходить к дедушке с бабушкой.

– Надо бы ее навестить, да? – пробормотал он, словно хотел, чтобы я придала ему решимости. Я предложила зайти вечером вместе, папа согласился. Потом я спросила, когда он уезжает в Пекин.