Колдовской мир. Год Единорога

Волны всегда оставляли на песке плавник и груды водорослей, из которых женщины делали краску для зимних одежд, и раковины – сокровища для детей. А иногда – обломки кораблей, непохожих на те, что бросали якоря в маленьком заливе Уорка, да и в море жители поселка не встречали таких, разве что в порту Джурби.

Тогда-то и появились неизвестные. Сначала собравшиеся на берегу заметили вдали лодку, потом в ней кто-то шевельнулся. Весел не было видно – грести было некому. Люди на суше сразу замахали руками и закричали, тщетно пытаясь перекрыть гомон морских птиц, но ответа не последовало.

Наконец Калеб-кузнец разделся и, опоясавшись веревкой, бросился в воду. Подплыв к лодке, он отчаянно замахал руками, давая понять, что люди на борту живы, привязал веревку, и мужчины общими усилиями вытянули утлое суденышко на берег.

Их было двое: женщина привалилась к борту, слипшиеся от соленой воды волосы свисали на бледное лицо, руки неуверенно потянулись ко лбу, словно она хотела отвести влажные пряди от глаз. Мужчина был недвижим, на виске его была видна рана, должно быть полученная в бою, и сперва его приняли за мертвого. Но Ауфрика, как и следовало целительнице, протолкнулась вперед, расстегнула на его груди промокшую тунику и, уловив едва различимое биение сердца, объявила, что ни море, ни превратности судьбы пока не заставили раненого покинуть этот мир. И вместе с женщиной, которая, казалось, оцепенела от пережитого – испуганно озираясь, она не отвечала на вопросы и только слабой рукой отводила со лба волосы, – его взяли в дом Ауфрики.

Так со штормом в Уорке появились незнакомцы. И остались там, хотя и некому было поручиться за них. Полученная мужчиной рана не позволяла им трогаться в путь. Первое время он был беспомощен, как ребенок, и женщина ухаживала за ним с такой самоотверженностью, будто когда-то его и в самом деле отняли от ее груди.

Их выбеленная солью и торчавшая колом одежда не походила на деревенскую, да и сама женщина была не похожа на жительниц окрестных земель. Сначала, как говорила любопытным Ауфрика, она не понимала их языка, но научилась говорить очень быстро. И тогда, прежде не отличавшаяся скрытностью, Ауфрика стала все меньше рассказывать о тех, кого она приютила. А когда Гудита, жена старосты, и другие задавали вопросы, она отвечала уклончиво, как будто хранила какую-то тайну, которая пугала и волновала ее.

Женщины Уорка беспрестанно судачили об этом с мужьями, и наконец Омунд явился в дом Ауфрики как старейшина, дабы узнать имена неизвестных и цель их прибытия и поведать о них лорду Гейларду, владельцу здешних земель. Было это все в год Саламандры, еще до Великого Вторжения. Высший Холлак наслаждался миром, и закон царил в его пределах, особенно на побережье, где люди поселились давно, намного раньше, чем в иных местах.

Неизвестный – высокий и худощавый – грелся на солнце. На лбу у него остался шрам от зажившей раны, но это не портило его. Он был красив – темноволосый, с тонкими чертами лица, что не было характерно для жителей Долин. На руках его, безвольно лежавших на коленях, Омунд не заметил мозолей от сетей и весел. Судя по всему, этот человек добывал пропитание иным путем.

Он улыбнулся Омунду открыто и бесхитростно, словно ребенок, и что-то в его глазах заставило Омунда улыбнуться в ответ, как улыбнулся бы он своему маленькому сыну. И тут он понял, что нет правды во всех пересудах деревенских женщин и разговорах мужчин за рогом, полным вина: не было зла в бедном чужаке и не таило опасности его прибытие.

Скрипнув, открылась дверь, и Омунд, отведя взгляд от улыбавшегося мужчины, посмотрел на его спутницу. Вот тут-то и шевельнулось что-то в глубине сознания Омунда, хотя был он простым человеком, чьи размышления не идут дальше событий дня.

Женщина была лишь чуть пониже мужчины, такая же худощавая и темноволосая. Тонкое лицо казалось изможденным, и Омунд не увидел в нем красоты в привычном ему понимании. Но было в нем что-то другое…

Омунду случалось бывать в огромном зале замка Вестдейл – на присяге старейшин – как главе Уорка. Там видел он на престоле лорда и леди во всем их великолепии и могуществе. И все же перед этой неизвестной женщиной, в плохо сидевшей верхней юбке, которую Ауфрика перешила из собственной, без драгоценных камней на пальцах и на груди, без перепляса золотых колокольчиков на концах заплетенных кос, Омунд ощутил благоговение, несравнимое даже с чувством глубочайшего почтения, которое он питал к своему повелителю. Причиной тому были ее глаза, как Омунд решил потом… но даже их цвета не мог он припомнить – помнил только, что они темные и слишком уж большие для худого лица. А в них…

Безотчетно Омунд стянул с головы вязаную рыбацкую шапочку и поднял руку ладонью вверх, приветствуя незнакомку так, будто обращался к самой леди Вестдейл.

– Да будет мир с тобой, – ответил ему тихий, однако исполненный скрытой силы голос, которым, пожелай она того, ей ничего не стоило бы сокрушить гору.