Да, мы, обремененные Даром, не можем без веры. Нам ли не знать, что есть непостижимые Силы, добрые и злые, отвечающие на призыв человека. Их истинная природа недоступна чувствам и инстинктам наших плотских тел, но всякий раз, обращаясь к своей малой Силе, я явственно ощущала их присутствие. Жила вера и в Джервоне – хотя, может быть, иного рода. Потому что мы ходили разными путями, хотя нашим дорогам суждено было сойтись воедино у величайших из Ворот, за которыми лежит край, непостижимый для земных душ и умов.
– Вот как ты мыслишь, женщина? – мелькнула во мне ответная мысль. – А ведь ты из числа тех, кто меня породил. Есть в тебе такое, к чему я смогу дотянуться.
Словно склизкий гниющий палец скользнул по моему сжавшемуся телу. А следом… да, во мне нашлось чему отозваться на это тошнотворное прикосновение. Слабость, врожденная, как и Дар, и он теперь обратил ее против меня. И опять засмеялся.
– Элис! – заглушила его хохот мысль Джервона. – Элис!
Я больше не принадлежала этому имени, и все же оно разбило то гнусное чувство, что отозвалось во мне этому ужасу. Я снова обратилась к рассудку. Нет совершенства ни в мужчинах, ни в женщинах. В каждом есть такое, что, оценив и измерив холодным взглядом, надлежит возненавидеть. Но нас учат не поддаваться этой ненависти, а, отступив в сторону, уравновесить все низкое в нас. Да и во мне что-то встрепенулось на призыв этой темной твари. Но в счет шла не сама слабость, а то, чем я ее встретила.
Я – Элис, Мудрая, – вот о чем напомнил мне Джервон, назвав по имени. Значит, я не стану орудием захватившей меня твари. Я противопоставлю ей свободную волю, не отдам душу во власть Тьмы.
– Элис! – Теперь уже тварь на троне повторила мое имя в расчете меня подчинить.
Но я держалась, собрав всю свою выучку, обратив ее в броню. И прекрасная голова на высоком троне едва заметно повернулась. Теперь, не отпуская меня взглядом, он мог видеть и Джервона. И поманил его рукой.
Желтое пламя, в котором заключалась вся моя жизнь, качнулось к трону. Но не помутнело, не потускнело, как те, что ползали кругом. И ко мне Джервон не обратился – вел бой в одиночку, страшась, как я понимала, подорвать мои Силы, если бы я выступила еще и на его защиту.
Тогда я выдвинулась вперед своим телом – сколько его оставил от меня этот мир, – заслонила Джервона от тянувшейся к нему темной лапы.
И вновь я произнесла то имя, которое дали этой твари поклонявшиеся ей из страха люди. Теперь я не чертила в воздухе знаков, которые он смахивал с такой легкостью. Вместо них я вызвала в себе мысленный образ пустого, истлевшего трона.
Я обуздала страх, смирила ярость, заставив то и другое служить мне. Нет его!
Я не в силах была заглушить свидетельства чувств, говорящих, что он
Но чем горячее я отрицала, тем больше он приобретал плотности. Манил к себе… существуя!
Разве сумею я своим одиноким отрицанием уничтожить то, что лепили бесчисленные поколения людей?
Пустой трон… небытие!
Я швырнула все, что во мне было, и все, что доброй волей отдавал мне сейчас Джервон, в эту мысль. Это не мой бог, я его не питала – его не может быть!
Мучительно было это отрицание, ведь что-то во мне и сейчас требовало припасть к его ногам, преклониться. Но я держалась. Не мой бог! Бог не живет без веры, без деяний, исполненных во имя его. Без веры нет бытия.
Я знала, что нечего и пытаться взывать к тем, кому я поклонялась прежде. Здесь любая мольба достанется этому, на троне, и не важно, звучит ли в ней его гнусное имя. Нет, только моя нагая душа, и вера в себя, и вера Джервона в себя (он передавал ее мне) – только они шли в счет. Я не смирялась, не покорялась, потому что этого – НЕТ!
Тварь утратила ленивую самоуверенность, лишилась злой усмешки, перестала смеяться, потеряла даже человеческий облик, которым соблазняла меня. На троне ярилось Пламя, в котором просвечивали черные языки зла. Они раскачивались, как головы свернувшихся клубком, готовых к выпаду огромных змей.
Ярость его была безумна. Долгие годы существования не подготовили его к такому. Он всегда умел захватить подобных мне, впитать в себя их души.
Всегда ли?
В человеке не один слой сознания, не одно чувство. Всякий, кто имел дело с Даром, – и многие из тех, кто не имел, – знают об этом. Тварь на троне питалась нашими страхами и злом в нас. Те жалкие пузырьки, что он призвал к себе, что кишели сейчас вокруг, колеблясь в такт колебаниям Пламени на троне, – это худшее, что жило в людях, – не лучшее. Они подчинялись своим страхам и верованиям, пока те не привели их сюда, не сделали беспомощными жертвами здешнего хозяина. Хозяина, который не смог бы их удержать, если бы не их покорство тому, кого они сами создали, тому, кто зависел от их воли – будь у них эта воля!