Колесница Эос

Я мало сплю. Каждый раз в половине четвертого.²⁴ Его лоб вспотел от горячего. Все лекарства, все средства. И вот она. Берет ручками и впивает зубки. И губы эти. Встал, чтобы не в молчании. Почти перевернул торчащим фаллосом тарелку. Прошел. Прокрутил. Еще раз. Еще. Что-то начинающее убивать. Хромированная Марлен.²⁵ Да. Вполне. Запивать можно было только давленными птичьими ягодами, но ее это устраивало. Была голодна. И зла. Он подумал: "Голодное зло с вкусными губами". Они просто вкусны. Или зло всегда со вкусом женских губ? Это, кажется, из книжки.²⁶ Он твердо решил, что так продолжаться не может. Ноготки на ее пальчиках ног поблескивали лаком. Не может. Решено.

И он сел. Сел в единственное кресло. Диван был занят ей. Мускулы его напряглись. И лук тугой в крутые плечи взяв, пустил стрелу и кольца поразил²⁷. И изумился сам себе. Где-то далеко – за туманом – на море штормило. Как и всегда, как и всегда. Она, несколько виновато поглядывая, облизываясь, пыталась ножкой вдавить пустопорожний мешок в прореху дивана²⁸. Он, конечно, заметил. Улыбнулся ножке. Ножка была красивее. Черт с ней, с бурей. В конце концов, куда-нибудь да вынесет обоих. А это главное.

Она сделала губки. Прошлепала в центр комнаты: ровно перед ним встала в позицию. Она танцевала, он смотрел в потолок. Потолок смотрел в него²⁹. Трещины прорастали илом. Увидел ее. Должно быть, очень больно стоять вот так на пальчиках и при этом не корчиться от боли. Рука его сначала потянулась к члену, но после он встал, надел платье, подошел к ней и цокнул. Она ударилась пятками. Взял на руки и отнес на диван. Долго выбирал из-под сов какую книжку ей дать, чтобы не замарала, но все уже были испачканы. Пришлось самому. "Крошечное несчастновеликое эго, как жилось тебе сегодня в этом диване…"³⁰ Бросил. Ему хотелось ей угодить почему-то. Ей хотелось, чтобы он ее не доставал своими глупостями и платьями. Выхода не было. Дверь была снесена, виднелся туман и, кажется, солнце, что неочевидно. Для таких вылазок нужно обязательно браться за руки. И он, по наивности своей, так и сделал. Сначала она отдернула, но он настоял. И они впервые почувствовали, что все же теплы.

Она, разумеется, в это туманное время была не с ним, хоть он и удерживал ее за руку и она чувствовала теплоту. Где угодно: в Дорси³¹, за окном Исаакия³² или в созвездии Овна³³ – не с ним. Дошедший до середины жизни оставляет надежду у ворот³⁴, чтобы не обременять себя грузом там, где дышится и так с трудом и тянет вниз, в самую мерзлоту³⁵, где опять же. Что ни говори, он сам себе соврал, сам же раскрыл свой обман, отчего стал еще упрямее и лицо его насупившееся было темным и дымным. Он сжимал ее руку, пытаясь не навредить. А потом я буду играть твоей кровью³⁶. Она молчала, будто слышала его мысли. Может быть, и слышала. С нее станет.

Он все никак не мог сказать, но после решил, что говорить – это лишнее, и если уж, если уж она все поймет и примет. Или нет. Но об этом невозможно думать. Ведь я тоже чувствую это. От этого аритмия, доктор уже сел в промерзший трамвай, в его кармане сухари черного хлеба. "Это помогает", – говорит он. "Лучшее средство", – говорит он. Врет, страстотерпец. Не доедет. И сам не спасется³⁷. Она стояла рядом, покрываясь ранами: нежная кожа сама собой разъезжалась в стороны, раскрывалась розовеющими лепестками, с которых капало. Руки сжимались крепче, ноготки впивались в его ладонь. Он все понимал и потому спешил. Кровь стекала по их белеющим пальцам и падала на пол. Из темной бездны Эреба поднявшись, тени слетались на запах чернеющей крови, влекомые жаждой, подняли крик и собой заградили от тусклого света, в холод и мрак неземной погрузив потерявших друг друга³⁸.

Он подумал, что с нее довольно, пусть и. Пошарил рукой в кармане, но ничего не нашел, кроме бумаги и шерстяного носка. Умилился. Хотел было расцарапать грудь и как-нибудь достать сердце, но подумал, что она посчитает, что примет это за, что это будет выглядеть как "произвести впечатление", позерство – одним словом, никуда не годится. Он постоял в нерешительности и – вырвал. И тут же, выдохнув, упал, все же удерживая перед собой бьющийся ком плоти. Сердце действительно светилось³⁹. Синеватые прожилки мерцали, словно передавали сигнал, как передают моряки, подмигивая своим кораблям в темных водах. Хоть берег и далек, скитанья, странник, твои к концу подходят. Тени шушукались по стенам, вспоминая свое прошлое. Согретая, она уселась на него верхом и надавала пощечин. По-женски, потому что так нельзя и все тут. Пошарила в его карманах, нашла кусок нитки с иголкой, отобрала сердце и снова поставила на место. "Я тебе устрою, – шевелились ее губы, – я тебе устрою". Сердце в ее руках покорно билось, в глазах удивление – у обоих. Пришила как смогла. Застегнула его старомодное платье на все костяные пуговицы. Он хлопал ресницами. Она вторила. Он недвусмысленно схватил ее за бедра, не давая слезть с него. Она сопротивлялась, но понарошку. Зарылась окровавленными руками в его волосы и, обессилев, поникла.