Колесо страха

— Итальянец не рассказал, что его напугало. Он лишь дрожал да крестился непрерывно, говорил, что дом тот в центре каменного круга вроде как проклят. Говорил, что это дом дьявола. Они влили в него еще ликера, и он заявил, что дьявол, значит, забирает души. Сказал, что из сотни людей, что приехали с ним, половину убили упавшие камни. Сказал, что никто не знает, куда потом делись их тела. Сказал, что всех набирали из отдаленных городов и никто вроде как ни с кем не был знаком. Сказал, что потом привезли еще около пятидесяти человек. Сказал, что нанимали только мужчин без семей. И потом он вдруг взвыл, закрыл, значит, голову руками и выбежал наружу. Два дня спустя, старый козел говорит, нашли его труп на берегу в миле отсюда. Все решили, что итальяшка свихнулся или надрался. Но старик говорит: «Не верю я в это». Слишком напуган был. Тут, говорит, не надо быть вроде как семи пядей во лбу, чтобы смекнуть: дело нечисто. Еще рассказывал, парни на лодке плавали, пытались поглядеть на эти камни. Но ни черта не увидели. Не в том смысле, что их там нет, а потому что камни те, значит, за деревьями. Ну, как бы там ни было, закопали они итальяшку, а деньги его на налоги пошли — на приют для нищих. Я об этом позже расскажу, — сказал Макканн. — Короче, сдается мне, что старый козел таки смекнул: все то, что он мне понарассказывал, не шибко поможет ему продать участок. Он, значит, рот захлопнул и посмотрел на меня так, бородой тряся. Ну, я и говорю: якобы оттого, что он наговорил, мне все больше и больше интересно. Говорю, значит, нет ниче лучше, как добрая тайна, и чем больше я слушаю, тем больше думаю, как бы переехать к такой поближе. Ну, мы еще выпили, и я говорю, что коли б он смог нарыть еще таких историй, как он мне порассказал, то земля считай что продана. Да и плачу наличкой. И что завтра надо взять и вроде как сходить поглядеть на то ранчо, о котором он толкует. Говорю, пора нам на боковую, так что мы, значит, еще пьем и по койкам. Замечаю, что он на меня все пялится, пока спать иду. На следующий день — это, значится, в среду — он уже с утра на ногах. Мы грузимся в его автобус и едем. Вскоре он начинает мне рассказывать об этом парне, что собак видел. Лиас Бартон, мол, зовут его. Говорит, Лиас любопытнее, чем дюжина горничных в доме, куда только въехали молодожены. Говорит, любопытный аж страсть. Говорит, он бы проколупал дырку в ад, чтобы поглядеть, даже коли б знал, что оттуда смола польется прям в морду ему. Ну, Лиас бродил и бродил вдоль этой стены, все хотел выяснить, что ж там, значит, за ней. Он дюжину раз был на участке старины Партингтона и все там знал, а эта стена тут была, как если б его жена лицо вуалью завесила. Он знал, что лицо-то под ней то же самое, но надо ж поднять вуаль и убедиться. И потому Лиасу приспичило поглядеть, что за стеной. Он знал, что днем шансов у него нет, но он все вдоль стены излазил и нашел местечко у воды. Говорит, с каждой стороны стены можно перебраться по камням, к которым она примыкает, значит. Лиас понял, что можно вроде как подплыть на лодке и забраться на стену. И вот он выбрал ночь, когда полнолуние и посветлее, но облачно. Взял с собой лестницу и забрался на стену, когда луну скрыли облака. И вот сидит он на верхушке стены, втаскивает наверх лестницу и оглядывается, думает спустить ее с другой стороны. Он ждет, чтобы луна выглянула, видит внизу луг и, значит, кусты высокие. Ждет, чтоб облака опять луну закрыли, спускает лестницу и лезет вниз. И вот когда он добирается до сути, старик останавливает свой автобус. И я такой: «Ага, а дальше-то что?» А он такой: «А потом мы его на следующее утро подобрали. Он наворачивал на лодке круги по бухте и вопил: “Уберите их, уберите их!” Мы его в чувство привели, он нам вот это и рассказал». А потом, — сказал Макканн. — А потом… — Он налил себе выпить и осушил стакан. — А потом старый козел оказался лучшим лжецом или лучшим актером из всех, что я видел. Потому как он говорит: «Лиас такой…» И старик закатывает глаза, и у него лицо принимается дергаться, и он вроде как орет: «Слышите трубы? О, услышьте трубы, что будто птицы! О, Господи, взгляни, они бегут и прячутся в кустах! Прячутся и трубят! Господи, они как люди, но они не люди. Взгляни, они бегут и прячутся!.. Что это? Будто лошадь… огромная лошадь… скачет… скачет! Иисусе! Взгляни на нее… на ее волосы… на ее голубые глаза и белый лик… на лошади… на большой черной лошади! Гляди, как они бегут… Услышь, как трубят! Поют, как птицы! В кустах… От куста к кусту… Взгляни на собак… Это не собаки… Господи Иисусе, уберите их от меня! Иисусе! Уберите их от меня! Гончие Ада… Иисус всемогущий… Уберите их от меня!» Меня аж проняло, — сказал Макканн. — Я сейчас вам это рассказываю и дрожу. Потом он завел автобус и поехал дальше. Ну, я такой и спрашиваю: «А дальше что?» А он: «Все. Все, что мы смогли из него вытянуть. С тех пор так в себя и не пришел. Мож’, он просто башкой долбанулся. Мож’, так — мож’, нет. Как бы то ни было, Лиас от любопытства своего избавился. Ходит теперь по деревне один, глаза навыкате. Начни его расспрашивать, и он устроит тебе, значит, как я только что показал. Только лучше». А я и спрашиваю, а мурашки по спине так и бегают: «Если то, что похоже на людей, не люди, а то, что похоже на собак, не собаки — то что же это на хрен такое?» А он мне: «Да я не больше твоего знаю». А я ему: «Ну да. Ну а что это за девка на черной лошади?» А он: «А, так это девка француза».