Устроившись в шезлонге на палубе, я заговорил об этом с мадемуазель Дахут.
— Ничего, — рассеянно ответила она. — Там не опасно.
— Мне такая скорость представляется весьма опасной.
— Мы должны быть в Исе к семи.
— В Исе? — эхом отозвался я.
— Да. В Исе. Так мы назвали наше имение.
Мадемуазель Дахут молчала. Я смотрел на туман. Странный это был туман. Он не клубился, а словно перемещался вместе с яхтой, подстраивая свою скорость к скорости судна. Он двигался с нами!
Рыбаки, проплывавшие мимо, не смотрели на корабль, они будто не замечали нас. У меня возникло ощущение, как в кошмарном сне. Точно я очутился на корабле-призраке, современном «Летучем Голландце», отрезанном от остального мира и ведомом незримыми, неслышными, неосязаемыми ветрами. Или подхваченном рукой невидимого гиганта, плывущего под кораблем, — и это клубы его дыхания, а не туман окружали нас.
Я взглянул на Дахут. Ее глаза были закрыты, будто она спала. Я тоже зажмурился.
Когда я открыл глаза, яхта остановилась. Туман развеялся. Мы находились в маленькой бухточке между двумя скалистыми выступами берега. Дахут трясла меня за плечо, но я никак не мог пробудиться до конца, точно сон отказывался отпускать меня. «Наверное, разморило на морском воздухе», — сонно подумал я. Мы сели в шлюпку, причалили к берегу, а потом стали подниматься по ступенькам. Мы все шли и шли, бесконечно, как мне показалось. В паре ярдов от конца этой лестницы возвышался большой старый дом. Было темно, и я видел лишь каменную кладку дома и деревья вокруг, с уже тронутыми осенней желтизной листьями.
В доме нас встретили слуги — тоже равнодушные, с расширенными зрачками, как люди на «Бриттис». Меня провели в мою комнату, и слуга начал распаковывать мои вещи. Так и не стряхнув сонливость, я переоделся к ужину. Взбодрился я только на мгновение — когда случайно дотронулся до кобуры Макканна под мышкой.
Ужин я помню смутно. Кажется, де Керадель гостеприимно и вежливо поприветствовал меня. За ужином он долго говорил о чем-то — но о чем, я не помню. Временами я остро ощущал присутствие мадемуазель Дахут, видел ее лицо, ее огромные глаза — они словно проступали в окружавшей меня дымке. Порой мне думалось, что я нахожусь под действием какого-то наркотика — но казалось не важным, так ли это на самом деле. Только одно имело значение — правильно ответить на вопросы де Кераделя. Но этим занималась какая-то другая часть моего сознания, другая моя личность, и ее не тревожило, что остальное сознание парализовано. И я все время испытывал удовольствие оттого, что эта часть меня так хорошо справляется с поставленной задачей.
Через какое-то время Дахут сказала:
— Ален, ты кажешься таким сонным. Ты едва разлепляешь глаза. Наверное, морской воздух так сказывается на тебе.
— Да, наверное, это морской воздух, — равнодушно отозвался я и попросил прощения за свое состояние.
Мне показалось, что де Керадель с заботой отнесся ко мне, с готовностью приняв мои отговорки. Он провел меня в комнату — по крайней мере, я помню, как он подвел меня к какой-то постели. Я разделся, упал в кровать и тут же забылся глубоким сном.
А потом вдруг резко проснулся. Странная сонливость прошла, безволие отступило. Что же разбудило меня? Я посмотрел на часы — было начало второго.
И вновь раздался тот же самый звук, разбудивший меня. Приглушенный шепот. Пение, доносившееся будто из-под земли. Откуда-то из-под фундамента старого дома.
Пение нарастало, приближалось, становилось все явственней. Странная то была песня, старинная, и в то же время чем-то знакомая мне. Я встал с кровати и подошел к окну. Окна комнаты выходили на океан. Ночь стояла безлунная, но я видел серые волны, набегавшие на скалистый берег. Пение стало еще громче. Я не знал, как тут включить свет. В сумке у меня лежал фонарик — но слуга разобрал мои вещи. Я нашел свой плащ, сунул руку в карман — там лежал коробок спичек.
Звуки стали тише, будто те, кто исполнял эту песню, отдалялись от дома. Я зажег спичку и увидел выключатель на стене. Щелкнул им — безрезультатно. Фонарик лежал на прикроватном столике. Я включил его — но он не работал. Во мне зародились подозрения. Эти три вещи были как-то связаны — странная сонливость, сломанный фонарик, не работающий выключатель.
Пистолет Макканна! Я потянулся за ним — и он был там, у меня под левой подмышкой. Он был полностью заряжен, запасные обоймы — на месте. Я подошел к двери и осторожно провернул ключ в замке. За ней открывался широкий, старомодно отделанный коридор. В конце коридора в большое окно лился тусклый свет. Почему-то коридор показался мне мрачным. Мрачным — и не иначе. Что-то тихо шуршало там, перешептывалось — тени.
Я помедлил, затем подкрался к окну и выглянул наружу.
Вокруг возвышались деревья, но их ветви уже начали сбрасывать листья, и потому я разглядел за ними ровное поле. За полем — еще деревья. Из-за них-то и доносилось пение. Какое-то свечение исходило из-за деревьев, серое свечение. Я смотрел на эти огоньки… вспоминая, как Макканн назвал их тухлыми… гнилыми.