Колибри

Но он мог бы открыть балконную дверь и спросить: «Луиза, когда ты здесь была последний раз, ты спала в этой комнате?» Потому что Луиза находится в саду, Марко видит ее сквозь прозрачную штору, она разговаривает с Джакомо, потому что Джакомо тоже находится там. Это он сейчас говорит, а Луиза слушает. Интересно, что он ей говорит? Вот промелькнула Мирайдзин, коснулась рукава своего дяди, которого до вчерашнего дня ни разу не видела, и вышла из поля зрения Марко. Отправилась на пляж за бабушкой и Каррадори?

Идея Мирайдзин пригласить их всех была грандиозной. «Как в том старом фильме, который мы с тобой смотрели на кинофоруме, – сказала она. – Как он назывался?» Марко Каррера не помнил. Он не помнил и фильма, сказать по правде. Метастазы проникли в мозг, память приходит и уходит, когда захочет.

Мысль пригласить их была грандиозной и сбивала с толку. Марко даже не мог о таком помыслить. Жизнь прошла как прошла, ему бы ни за что в голову не пришло улучшить ее под конец. С Луизой он уже сколько лет не общался? Много: так много, что он даже не помнит. А с Джакомо? Еще дольше. С Луизой он завязал, это он хорошо помнит, в последние годы она ему писала, но он не отвечал. С Джакомо все получилось наоборот: Марко годами ему писал, но ответов не получал, пока не смирился. Он и это прекрасно помнит. Как можно было их пригласить? «Но тебе бы хотелось, дедуля? – спросила у него Мирайдзин. – Тебе бы было приятно?» Он почувствовал себя сбитым с толку. «Не знаю», – ответил он, но не был уверен даже в том, что не знает: ему вспомнилась одна латинская фраза, идеально подходившая к ситуации: Ubi nihil vales, ibi nihil velis, – только он не помнил, кем она была сказана. Однако прекрасно помнил ее значение: где ты ничего не значишь, там ты ничего не можешь хотеть, – именно так он себя почувствовал. Девушка, вероятно, заметила его растерянность, поскольку привела один из своих неотразимых аргументов, которые делали ее тем, кем она была: «На самом деле я спрашиваю не для тебя, – сказала она, – это для меня, для нас, кто остается». Для нас, кто остается: короче, она подумала обо всех, даже о тех, кого не знала. Она знала свою бабушку, знала Грету и очень смутно Каррадори; о существовании двух других она знала, потому что он рассказывал ей, но никогда в жизни их не видела, тем не менее подумала и о них. Это была Мирайдзин Каррера. Рассмотренное под этим углом, приглашение становилось даром Марко Карреры тем, кто оставался, и чувство бессилия отступало. Кроме того, было что-то непристойное в этой мысли, которая его привлекала, что-то бесстыжее; тогда он ответил, что да, конечно, ему бы было приятно, но, по его мнению, вряд ли они приедут. «Об этом не беспокойся, я всем займусь сама», – сказала ему Мирайдзин. Разговор происходил в доме на площади Савонаролы, в гостиной, превращенной в больничную палату, двенадцать дней назад. Что она сделала, неизвестно, но явились все как один, все пятеро, уложившись в столь сжатое время. Эта девушка добивается всего, чего хочет.

Из Америки приехал Джакомо, из Парижа – Луиза, Марина и Грета – из Германии и Каррадори – с Лампедузы. И еще из Барселоны прибыл Оскар, жених Мирайдзин, и потом, есть Родриго, медбрат, который выполнит свою часть работы, и трое парней из охраны, тоже испанцы. Дом в Больгери никогда еще не был таким интернациональным. Медбрат Гуидо, который ухаживал за Марко во Флоренции, приехать не смог – у него мать-инвалид, – и это уже хорошо, иначе пришлось бы придумывать предлог для отказа: он верующий и очень набожный и некоторые вещи не смог бы одобрить. Они трогательно попрощались, ибо Гуидо понял: Марко больше не вернется. Конечно, он не думал, что это произойдет так быстро, но решение Марко не возобновлять лечение и переехать на море в конце мая говорило само за себя. Гуидо сожалел, что не сможет поехать, даже расплакался, но у него больная мать, он не может уезжать из Флоренции.