Колибри

Далее спор продолжался как академическая дискуссия, но на повышенных тонах и на крике с переходом на личности: братья ничего не понимали, Ирена подхихикивала и ничего им не объясняла. Летиция обозвала Пробо жалким дерьмом, Пробо отвечал ей, что она даже не держала в руках эту говенную книгу, которую цитировала, точно так же, как ее не читал ни один из ее гребаных профессоров, ссылавшихся на нее через слово; тогда Летиция была вынуждена доходчиво объяснить умственно отсталому мужу смысл главы Magnitude[44], в которой математически доказывалось, что в природе форма и развитие неразделимо связаны и переплетены между собой законом гармонии, а Пробо назвал ее пустомелей, поскольку она всегда цитировала эту главу, первую и единственную в книге, которую читала; ну и так далее в том же духе. Спор продолжался еще долго, уйдя в сторону от искры, которая его разожгла, затронув, с стороны Летиции, идеи и понятия, которые жалкий инженер-неудачник не в состоянии был понять, типа юнгианской мандалы и штейнеровского искусства арт-терапии, а со стороны Пробо – повторение уже прозвучавшего призыва засунуть свою мандалу и арт-терапию вместе с Юнгом и Штайнером в то же самое анальное отверстие, ранее предназначавшееся томпсоновской книге о росте, или еще подальше. Все, Летиция больше не могла, ей это до смерти надоело, она больше не в силах. Что ей, спрашивается, надоело? Выносить такого мудилу, как он. А знала бы она, как его задрочили ее закидоны. А пошел бы ты на х… А не пошла бы ты сама. Мальчишки перепугались: похоже, родители собираются разводиться. Но Ирена не теряла времени попусту. «Что за херню вы несете? – крикнула она из-за двери. – Прекратите!» Братья сбежали в гостиную, но Ирена не сдала позиций и осталась на карауле у двери, чтобы охладить страсти. Она была уже совершеннолетняя: по ее мнению, никому раньше ее самой не дозволено уйти из этого дома, поэтому – никаких разводов. Мать выглянула из-за двери, извинилась, за ней последовал отец, извинившись в свою очередь. Ирена посмотрела на них с презрением и сказала только, что Марко, к счастью, не понял причины их ссоры, и этого оказалось достаточно, чтобы определить будущее (это можно утверждать лишь задним числом, но все же можно) по меньшей мере трех членов их семьи, если не четырех или даже не всех пятерых, но будущее родителей и Марко – точно.

В итоге после встряски, устроенной дочерью, Пробо и Летиция почувствовали себя до крайней степени виновными эгоистами и быстро заделали дыру, образованную этим спором в паутине лжи, сотканной с огромным усердием за долгие годы совместной жизни вокруг их семейного гнезда. Действительно, в их союзе было что-то несгибаемо твердое и неизменное, чего они сами не могли объяснить: ни Летиция своей психологине во время бурных сеансов, годами сосредоточенных на ее неспособности бросить Пробо, ни Пробо самому себе, за долгие дни, проведенные в одиночестве за рабочим столом, – уверенная рука, острый глаз и свистящее дыхание, как у заядлого курильщика, и мысли, блуждавшие так далеко, что охватывали целиком все его беспредельное несчастье. Почему они продолжали жить вместе? Почему, если на референдуме о разводе[45] несколькими месяцами раньше оба с готовностью проголосовали за? Почему, если они больше не могли терпеть друг друга? Почему? Страх, наверное, но страх чего? Страх, конечно, присутствовал, но боялись они разного, и значит, страх разделял их тоже. Было что-то другое, неизвестное и неизречимое, державшее их вместе, – единственная загадочная точка контакта, сохранявшая в неизменном виде обещание, которое они дали друг другу раньше, двадцать лет назад, когда распускались фиалки, как поется в песне Фабрицио Де Андрй, вышедшей недавно – недавно не относительно скандала, а обещания, данного ими намного раньше, которое звучало доподлинно так: «Мы не расстанемся с тобой никогда, никогда, до конца нашей жизни». Впрочем, даже эта песня, в которой говорилось о них, их разделяла, и как все остальное, что их разделяло, казалось, она разделяла даже семью, ибо Летиция и Марко слушали ее (но порознь, на разных проигрывателях и каждый свою пластинку, даже не подозревая об этом), Джакомо и Ирена – нет (один – поскольку был еще слишком маленький, другая – поскольку находила ее тошнотворной), а Пробо в своем простодушии вообще не слышал о ней. Ну да ладно: они оставались вместе, семья не распадалась, и узел их брака не собирался развязываться. Хит назывался «Песня о потерянной любви», но их любовь не терялась ни разу; он заканчивался словами «ради новой любви», но новой любви для них не было предусмотрено.