Колибри

Что касается Марины, то с ней история куда проще – достаточно всего-навсего поставить категоричное «не» перед всем, что она о себе говорила и что из себя изображала: коллега не подменяла её на разбившемся рейсе – тот день был у Марины выходным; она не сдавала костный мозг для сестры – их ткани изначально оказались несовместимы; не влюблялась в Марко Карреру – просто не смогла совладать с последствиями собственных фантазий; ни капли не обрадовалась беременности – только возможности родить любимой маме внучку; ни дня за все эти годы не была счастлива с Марко – напротив, таила глухую, молчаливую обиду; не хранила ему верность даже до той роковой связи; и так далее. Проще говоря, она была вовсе не той, кем изо всех сил пыталась выглядеть. И каждое утро, встав с постели, Марина начинала битву. Каждое утро. Сама с собой. С собственными демонами. Каждое божье утро. Долгие годы. Мыльный пузырь, даривший её мужу иллюзию счастья, ей самой обеспечивал защиту от монстра, пытавшегося её сожрать. С течением времени термины, обозначавшие этого монстра и этот пузырь, несколько менялись в зависимости от школы, к которой принадлежал лечивший её на тот момент специалист. Согласно терминологии, привычной для её последнего итальянского психотерапевта, доктора Каррадори, мыльный пузырь следовало назвать языковым актом, а монстра – внеязыковым обстоятельством. Разумеется, эти два начала, языковое и внеязыковое, не возникли из ниоткуда – они боролись за власть над ней с самого раннего детства: так, Марина то и дело заявляла учительнице, матери подруги или преподавателю катехизиса, что её мама и сестра умерли, оставив её совсем одну на всём белом свете. Её траур был языковым актом. А депрессия, членовредительство, агрессия и зависимость (от психоактивных веществ, от секса) – внеязыковыми обстоятельствами. Однако бурное отрочество, которое, впрочем, не помешало ей завоевать титул «Мисс Копер-77» и через год стать самой юной стюардессой самой маленькой отечественной авиакомпании, сменилось спокойным периодом, начавшимся со смертью её старшей сестры – ведь у той в самом деле обнаружили лейкемию и она в самом деле умерла. За этой трагедией последовали годы настоящего траура, а поскольку траур был для Марины актом языковым, эти годы были единственным счастливым временем в её жизни. Только подумайте: единственное счастливое время – и то в период траура! Но сколько ни пыталась Марина продлить этот траур, однажды он всё-таки закончился, и через несколько лет монстр снова стал хозяином её жизни. Снова наркотики. Снова секс. Отстранение от работы по дисциплинарным мотивам – уже в «Люфтганзе», куда ей за это время удалось устроиться. Нужно было что-то предпринять. Возможность представилась после случайного знакомства со сценаристкой «Утречка»: история, которую достаточно было всего лишь повторить перед камерами, оказалась трогательной и вполне достоверной; а двойной траур и слёзы, выплаканные ею на телевидении, стали для Марины новым языковым актом. Только этого она и хотела – траура, за которым можно было укрыться; однако судьба тут же швырнула её в новую реальность, куда более цельную и, на сей раз, куда более ясную, а также, что удивительно, совершенно ею не выдуманную: брак. А поскольку, как было уже сказано, невиновных в этой ситуации не было, следует уточнить, что Маринина мать также была прекрасно осведомлена о недуге дочери, но, будучи типичной представительницей мелкой словенской буржуазии, которая, как и все мелкие буржуа в мире, считала брак дочери с доктором избавлением от любых бед, Марко Каррере ничего не сказала: ей это даже в голову не пришло. Она попросту увидела в молодом человеке спасителя и отнеслась к нему с должным почтением. А то, что мать уважает и должным образом почитает Марко Карреру, в свою очередь придавало Марине сил вставать каждый день и бороться за своё счастье. Только...