Колючий мед

Вероника где-то читала, что молчание бывает выразительнее слов, если молчат двое, которых объединяет тесная духовная связь. Тогда в тишине мысли могут незаметно передаваться другому и возвращаться обратно, будто по телефонным проводам. Когда провода натянуты и мысли напряжены, подобное молчание может оказаться эффективнее слов. Мысли становятся гибкими и подвижными, словно канатоходцы.

Такое проворство недоступно словам.

Дрожь проходит по всему телу, до корней волос. Казалось бы, так просто сжать руку в кулак и постучать в дверь. Всего одно движение. Сердце отчаянно бьется. Веронике даже кажется, что она видит, как от его ударов вздымается грудь под ночной рубашкой. Во рту пересохло. Она сглатывает, но никак не может заставить себя постучать. Так и стоит, не в состоянии пошевелиться. Прошла минута, а может быть, две или три. В конце концов, когда Вероника вновь обрела способность двигаться, она тихо-тихо спустилась по лестнице и проскользнула обратно в свою комнату.

2019

Волосы стоят дыбом. Руки, лежащие поверх больничного одеяла, напоминают две смуглые веточки. Одна нога перевязана и лежит на подушке. Я осторожно кладу букет на столик. Все, что мне удалось найти, – это гвоздики и хризантемы.

– Здравствуйте. Как вы себя чувствуете? – спрашиваю, присаживаясь на краешек кровати.

Вероника поворачивает голову и медленно поднимает веки.

– А, это вы? Очень мило с вашей стороны навестить меня. – Она слабо улыбается.

Мои угрызения совести резко усиливаются. Я надеялась, что она справедливо отругает меня за постыдный несчастный случай, который привел к легкому сотрясению мозга и вывиху. Так нет же. Я заслужила лишь снисходительную улыбку.

– Болит? – спрашиваю я.

– Ни капли, они дали мне болеутоляющее.

– Это хорошо.

Рядом кто-то закашлял. Только сейчас я заметила, что комнату разделяет занавеска, по другую сторону которой стоит еще одна кровать.

– Этот ужасно храпит, – сообщает Вероника, махнув рукой. – Его только что прооперировали, и он ждет свою жену. Чуть поодаль лежит еще одна дама, она на все жалуется. Я попала сюда вчера? Я как следует не помню, слишком долго спала.

Я киваю в ответ.

– Вы провели здесь ночь. Они не сказали вам, сколько еще продержат?

– Нет, не знаю.

От кашля голова Вероники скатывается набок, утопая в подушке. Белая сорочка слишком велика и обнажает узкую, покрытую веснушками грудную клетку. У меня сжимается сердце. Мне больно видеть ее такой уязвимой и беззащитной. В этом есть и моя вина. Пусть и не вся.

– Мне трудно передать, как я сожалею о случившемся, – признаюсь я. – Не нужно было заставлять вас выезжать вчера на фотографирование. Фотограф очень нервничала. Я не знаю, как нам загладить нашу вину, я поговорю с редакцией журнала. Это ужасно.

– Да не думайте об этом, я прекрасно себя чувствую. Мне дали успокаивающие. И теперь я с чистой совестью могу лежать, не выходя на улицу. Кондиционер работает как надо, прохладно и хорошо. И круглосуточный присмотр.

Вероника похлопывает меня по руке.

– Вам не нужно ничего из вещей? – спрашиваю я. – Может, я могу принести вам что-то из квартиры?

– Тогда щетку для волос и ночную сорочку. И еще беруши, чтобы храп спать не мешал.

Вероника машет рукой в сторону занавески.

– Они лежат в шкафчике в ванной комнате. Смена белья тоже не помешала бы.

– Конечно. Не беспокойтесь – все сделаю, – отзываюсь я.

– Но все это ждет до завтра, спешки нет. В данный момент мне ничего не требуется. Ночная сорочка лежит под подушкой, вот только я не помню, куда положила ключи от дома. Я точно брала их с собой?

Я поднимаю связку ключей с тумбочки, стоящей у кровати.

– Вы эти имеете в виду?

– Да, как хорошо, что у вас все под контролем.

Сложив руки замком на груди, Вероника закрывает глаза. Я перевожу взгляд на стену над кроватью. Там висит труднодоступная для понимания литография, изображающая колонны. Наверное, сложно подбирать предметы искусства для больницы. Нельзя вешать ничего, что пробуждало бы слишком сильные чувства. Только мягкие намеки на безобидные темы. Геометрические фигуры, кубики, цветы. Возможно, силуэты людей, заметьте: живущих. Я остаюсь сидеть, пока Вероника, как мне кажется, не начинает задремывать; потом проскальзываю в кухню, надеясь найти вазу для цветов.

Несколько пациентов сидят за круглым столом в общей гостиной, пьют кофе и беседуют. Похоже, хорошо проводят время. Вспоминаю случаи, когда сама лежала в больнице. Один раз с пиелонефритом после адской инфекции, второй – из-за удаления аппендицита. Когда боль остается позади, пребывание в больнице внезапно приносит необычайное облегчение. Ты освобожден от тягот повседневности, вынужден подчиняться обстоятельствам и общаться с соседями по палате, не выбирая их. С ними можно жаловаться на больничную еду, делиться рассказами о своей немощи и проблемах, понимая, что с этими людьми ты никогда уже больше не пересечешься. В этом есть своя прелесть. Равенство, которое редко встретишь в других условиях.