Колхозник Филя

Наступила зима. Выпал снег. Офицер исполнил очередной каприз своей mutti: привёз установленное на лыжи металлическое кресло с обивкой из дуба, и объяснил Семену, что он должен быть готовым по первому же требованию его матушки, усадив её на этот самокат, везти туда, куда она пожелает. – Яволь! – бодро ответил наш герой, и, с интересом осмотрев свое новое орудие труда, стал готовиться к первому выезду.

Однажды в ясный солнечный день, когда Семен чистил коровник, его позвали; возле самоката стояла тепло одетая старуха, держа в одной руке плед, а второй опираясь на костыль. Он смел с сиденья снег, усадил её в жесткое кресло, укрыл пледом, пристегнул для надежности толстым кожаным ремнем, – и вырулил за усадьбу.

На бескрайнем заснеженном просторе графиня жестом своей немощной руки изредка корректировала маршрут; затем, когда дорога пошла под уклон, в какой-то момент показала «прямо», – в сторону видневшегося далеко впереди какого-то леса, – и окончательно угомонилась (может быть – даже заснула). Семена терзали догадки: куда и зачем они едут, чего хочет от него своенравная немецкая старуха?.. Но потом его осенила догадка: графиня чувствовала, что дни её сочтены, и вряд ли она доживет до весны (как в воду глядела!) – а поэтому напоследок ей захотелось взглянуть на дорогие её арийскому сердцу места, с которыми были связаны воспоминания давно прошедшей молодости. Стариков всегда тянет в такие места…

Впереди на полтора-два километра простирался пологий спуск.

Послушный самокат, поднимая мягкую снежную пыль, с легким скрипом живо скользил вниз. Поэтому Семен, чтоб не тратить зазря силы, – встал сзади на полозья, изредка подруливая одной ногой. Все яснее проглядывался лес, в ушах приятно свистел ветерок, укрытая пледом графиня молчала о своём.

Семен даже невольно отрешился от действительности, с тоской вспоминая свое детство, семью, родные края. Глядя на ясное небо, залитый солнцем заснеженный простор, периодически вслушиваясь в тишину, наблюдая за пролетающими цыганским табором чирикающими воробьями, поднимающимися со свистом куропатками, Семен даже начинал думать: «Почти, как у нас… Война… какая, к черту, война?.. может быть, никакой войны вовсе и нет, и она мне только кажется?..»

…Вдруг он обнаружил, что самокат, будто пытающийся сбросивший всадника необъезженный жеребец, вырвался из-под его контроля и незаметно набрал слишком высокую скорость; теперь скорее Семен был во власти этого стула на полозьях, – чем наоборот.

Пока он тревожно крутил головой и лихорадочно думал, как обуздать самокат, тот со звоном вылетел на скованный льдом пруд, где прямо по курсу зловеще чернела огромная полынья…

Полный ужаса, Семен инстинктивно соскочил с полозьев; его тут же сбило с ног, закрутило волчком по льду, и плашмя понесло в одну сторону, а его шапка – полетела в другую; ладони местами поцарапались до крови.

В дальнейшей судьбе несчастной графини он уже не мог принять никакого участия: ему оставалось лишь безучастно наблюдать, как неуправляемый самокат с пристегнутой к нему безмолвной старухой с разгону плюхнулся в ледяную воду, затем, словно легендарный «Титаник», клюнул носом, – и, на секунду задержавшись в таком положении, быстро пошел ко дну. Следом всплыла донная муть… буркнули несколько пузырей… зловещая тишина…

Ошеломленный Семен поднял усыпанную снегом шапку, отряхнул ее несколькими ударами об колено, и минут тридцать угрюмо стоял на краю полыньи, бездумно глядя в тяжёлую ледяную воду.

Казалось, сейчас он обернется, – и вновь увидит злосчастный самокат с вверенной ему престарелой женщиной, которая беззлобным жестом дряхлой руки будет торопить его в обратный путь: «Los, Los!..»

Ему никак не верилось, что он, – рядовой советский военнопленный, – в самом сердце Германии по своей оплошности утопил родную мать гитлеровского офицера…

И что теперь? – Пристрелит?.. Затравит собаками?.. Повесит в конюшне?.. Привязав на шею камень, утопит в той же полынье?.. – любой из этих неутешительных вариантов наш бедолага готов был принять как должное.

Может, – бежать?.. Но без документов, не зная языка, но зная, что тебя уже разыскивают… – нет, это глупо, бесперспективно, и равносильно самоубийству.

– А – а!.. – Семен крепко выругался, обреченно рубанул рукой студеный воздух. – Будь что будет!..

Собравшись с духом, он по оставленному полозьями следу с угрюмым равнодушием побрел в усадьбу. Однако, в одночасье осиротевший гитлеровский офицер повел себя по отношению к душегубу – пленному так, как будто бы ничего и не случилось. После похорон утопленницы Семен продолжал работать у него до той поры, пока в 1945г. не был освобожден из плена советскими войсками, и после фильтрации благополучно вернулся на родину…