Колодец детских невзгод. От стресса к хроническим болезням

Впрочем, исследователи сотрудничали не просто потому, что их вдохновляла идея лечения детского рака (хотя, я уверена, она их все-таки вдохновляла). В 1955 году Национальный институт онкологии (НИО) постановил, что с целью ускорения процесса исследования лейкемии необходимо создание специальных «объединенных рабочих групп». Программа была смоделирована по той же схеме, которая ранее была успешно использована Министерством по делам ветеранов для стимулирования сотрудничества между исследователями, разрабатывавшими лечение туберкулеза. В 1955 году конгресс выделил НИО 5 млн долларов, благодаря чему в конце концов было создано семнадцать совместных исследовательских инициатив, которые трансформировались в клиническую практику и привели к критически важным сдвигам в лечении детского рака. Когда я проходила резидентуру в отделении детской онкологии в Стэнфорде, я уже могла с уверенностью говорить пациентам: несмотря на то что лейкемия – это страшный диагноз, заболевание считается излечимым.

В отличие от терапии детской онкологии, лечение токсичного стресса все еще находится в зачаточной стадии: мы лишь начинаем формулировать достойный ответ. Если бы глобальный кризис негативного детского опыта был книгой, мы бы сейчас читали вторую главу. А лежащая перед вами книга, в свою очередь, являла бы собой первую главу, посвященную процессу открытия лежащих в его основе биологических механизмов. Мы еще не довели наши действия до совершенства. Но мы работаем над этим. ЦОМ делает первые шаги к развитию таких совместных исследований, которые были бы способны привести к настоящему прорыву в сфере лечения пациентов. Наши специалисты сотрудничают с серьезными исследовательскими центрами и вместе проводят тщательные рандомизированные контролируемые исследования, которые так необходимы, чтобы ответить на вопрос: «Можем ли мы выявить биологические маркеры токсичного стресса, которые можно было бы измерить с высоким уровнем надежности?»

Как пройти путь от момента, когда мы нашли самый первый кусочек мозаики (узнали, что негативный опыт приводит к дис регуляции стрессового ответа, а потом и к возникновению токсичного стресса, который, в свою очередь, вызывает целый спектр негативных биологических последствий и заболеваний), – к поразительным решениям в сфере здравоохранения вроде тех, о которых я читала, когда училась в магистратуре? Лично я считаю сдвиг взглядов на токсичный стресс таким же важным, каким когда-то стало признание медицинским сообществом теории микробов; да и на самом деле, в медицинской истории уже есть примеры, заложившие карту того пути, который нам еще предстоит проделать.

* * *

Раньше, когда медицина еще не признала того факта, что инфекцию вызывают микробы, люди винили во всем зловонный воздух. Сегодня это объяснение кажется нам дурацким, но, с точки зрения англичан XIX века, оно подкреплялось наблюдениями: чем больше ночных горшков опорожняли на улицу каждое утро, тем выше была вероятность появления холеры. Кроме того, когда хирурги видели крайне инфицированную рану, она также источала неприятный запах, который тогда считался важной диагностической информацией. Чем сильнее рана пахла гнилью, тем выше оценивали вероятность смерти пациента. В те дни ученые жарко спорили о причинах эпидемий холеры и «Черной смерти» (бубонной чумы), но наиболее распространенной была теория миазмов, согласно которой гниющая материя источала отравленные пары, из-за которых люди и заболевали.

До второй половины XIX века (и даже, фактически, до начала века XX) клинические специалисты и исследователи верили, что лучший способ избавления от инфекций предполагает избавление от неприятных запахов. И они были в некотором смысле правы, потому и выбранный ими подход к лечению был частично эффективным. Чем меньше на улицы и в источники питьевой воды попадало неочищенных сточных вод, тем ниже был риск распространения холеры. Однако размещение благоухающих цветов в масках врачей и подкладывание их на кровати больных не снижало риск смерти (хотя цветы больным дарят и по сей день).

Однако люди, придерживавшиеся теории миазмов, и подумать не могли, что источником заболеваний может быть нечто, не имеющее неприятного запаха. Именно с этим столкнулся доктор Джон Сноу, когда оценивал состояние колодца на Броуд-стрит. Вода в колодце пахла как обычно, и люди посчитали Сноу сумасшедшим, когда он попросил представителей системы здравоохранения его закрыть. Сноу, однако же, был одним из немногих ученых, которые не верили в теорию миазмов. Свое расследование он выстраивал вокруг идеи о том, что «выделения больных» содержали токсичные материалы, которые передавались от человека к человеку через зараженную воду – а затем росли, размножались в организме и вызывали заболевание. Сноу придерживался теории (именно на ее основании он предложил властям демонтировать ручку насоса), которая сегодня признана верной с точки зрения объяснения причин инфекций: теории микробов. Но тогда Сноу был в меньшинстве.