Колодец детских невзгод. От стресса к хроническим болезням

Врач на мгновение остановилась и затем продолжила, сначала чуть медленнее, потом снова ускоряясь. Она назвала процент выживаемости при назначении стандартного лечения и объяснила, почему в случае Эвана посчитала особенно уместным использовать новую экспериментальную процедуру. Я заставила себя все это воспринять. Она описала риски и потенциальные преимущества, а затем сказала, что передает телефон жене моего брата. Нужно было взять себя в руки. Нельзя дать Саре услышать, как я волнуюсь.

– Сара, судя по всему, нам стоит согласиться на эту процедуру, – я сделала все возможное, чтобы звучать спокойно и обнадеживающе.

– Точно? Ты уверена?

– Да. Это лучший вариант для нас.

Уже через полтора часа мы проходили через раздвижные стеклянные двери нейрохирургического отделения интенсивной терапии при Калифорнийском университете в Сан-Франциско. Арно нес на руках трехлетнего Кингстона. Нас проводили в зал ожидания, где уже дежурили мои родители и братья. За те часы, что мы провели, ожидая окончания процедур, я несколько раз слышала, как врачи и сестры передавали информацию о моем брате: «Сорокатрехлетний мужчина, острый инсульт, некурящий, факторы риска отсутствуют». Последняя часть предложения эхом отражалась в моей голове. Факторы риска отсутствуют.

Это была неправда.

Когда мы с братьями росли, наша мать страдала параноидной шизофренией – тяжелым психическим заболеванием, которое, к сожалению, не лечилось много лет. Как и у большинства семей с подобной историей, атмосфера в нашем доме была сложной. Состояния тревоги и стресса перемежались моментами любви и радости. Мама научила меня четко делать двуручный бэкхенд в теннисе и яро отстаивала идею получения образования. «Учись, девочка моя, потому что, когда ты получишь диплом, никто не сможет этого у тебя отнять!» – наставляла меня она. Но когда наступала черная полоса… то в доме воцарялась кромешная тьма. И хуже всего было то, что никогда нельзя было предугадать, что тебя ждет. Каждый день после школы мы играли в угадайку, кто ждет нас дома – Счастливая Мамочка или Пугающая Мамочка? Из-за этого мы подвергались повторяющемуся и непредсказуемому стрессу, что сильно на нас повлияло, и позитивно, и негативно.

В тот день я сидела в зале ожидания интенсивной терапии нейрохирургического отделения, меня мутило от волнения, и я не могла не думать о том, как все могло бы быть, если бы оценка Эвана по шкале НДО была указана в его медкарте. У людей с высокими показателями НДО риск инсульта выше, чем у тех, кто его не имеет, более чем в два раза. Как бы изменился подход к лечению моего брата вплоть до настоящего момента, если бы к его баллу по шкале НДО относились так же, как и к другим индикаторам состояния здоровья вроде кровяного давления или уровня холестерина? Если бы мы знали, как НДО связан конкретно с этим типом инсульта, можно ли было как-то повлиять на риски? Могло ли это знание помочь в будущем защитить от инсульта других людей, таких как Эван? Все эти вопросы неизбежно приводили меня к одному выводу: нам крайне необходимо больше исследований НДО.

К счастью для моей семьи, участие в исследовании подходов к лечению инсульта оказалось правильным решением. Я врач и поэтому не разбрасываюсь такими словами, но экспериментальная процедура, которая спасла жизнь моего брата, – это настоящее чудо. Бригада врачей полностью устранила тромб, что позволило восстановить ток крови к мозгу Эвана. Очнувшись в отделении интенсивной терапии, он ощущал слабость в правой стороне тела, но за несколько месяцев интенсивной физической терапии восстановился – и смог снова кататься на велосипеде по парку Марин-Хэдлендс и играть в баскетбол со своими мальчишками.

* * *

Когда мы были детьми, харизма помогала Эвану адаптироваться к домашнему стрессу. До сих пор он сохранил умение мгновенно располагать к себе людей. Я и сейчас иногда посмеиваюсь, вспоминая шуточки, которые он отвешивал, когда вел нашу свадьбу. Рядом с ним все радовались и смеялись. Однако нашему брату Луису повезло не так сильно. У нас с ним разница в возрасте всего в год, к тому же мы настолько похожи внешне, что в детстве, видя нас, люди спрашивали, не близнецы ли мы. Луис был умнее меня и, в отличие от меня, был популярным в старших классах. Но он также был очень чувствительным. Уникальное сочетание генетических и средовых факторов привело к тому, что у него развилась шизофрения; диагноз поставили в 1992-м, когда ему было всего 17 лет. Два года спустя он вышел на светофоре из маминой машины и просто ушел прочь. Мы никогда больше его не видели. С тех пор он числится в национальном реестре пропавших без вести. Воспоминания о Луисе и привели меня в Бэйвью – Хантерс-Пойнт. Я вижу его лицо, его потенциал, его ценность в лицах моих пациентов.