Колокол по Хэму

Она говорит, что зеленое — это джунгли, а белое — неизученные территории. Река — это синяя полоска, вьющаяся по зеленому и белому до маленького крестика, которым, как подозревает Марти, обозначено место гибели путешественника, забравшегося дальше всех. За этим крестом простираются неизведанные территории, даже река не разведана... всего лишь линия из голубых точек там, где она якобы протекает. Марти наняла местного чернокожего по имени Гомер, который взялся проводить ее вверх по реке до голубых точек на белом фоне.

Доктор Геррера Сотолонго вздохнул.

— Боюсь, это очень нездоровое место. Все болеют малярией и дизентерией, и еще там очень распространена лихорадка Денге, или, как ее еще называют, лихорадка-костолом.

Весьма мучительный недуг. Подобно малярии, она длится с перерывами много лет.

Хемингуэй устало кивнул.

— Марти обязательно подцепит ее. Рано или поздно она заболевает всем подряд. Она не пользуется москитными сетками, пьет из местных источников, пробует местные блюда и потом удивляется, отчего ей так плохо. А я ничем не заражаюсь. — Писатель осторожно потрогал умело забинтованную голову. — Кроме сотрясений мозга, — добавил он. Доктор Сотолонго поднял свой бокал с джином.

— За сеньору Геллхорн, — провозгласил он.

Мы тоже подняли бокалы.

— За сеньору Геллхорн, миссис Хемингуэй, — сказал Хемингуэй и выпил джин одним глотком.

* * *

Разумеется, всем хотелось узнать, что с нами случилось.

Только Грегорио Фуэнтес не задал ни одного вопроса о наших ранах, об исчезнувшем «Крис-Крафте», сгоревшем «Лорейн» и загадочной радиограмме, в которой было назначено наше рандеву. По всей видимости, отважный маленький кубинец решил, что если босс захочет что-либо рассказать, то сделает это по собственной воле. Однако остальные терзали нас расспросами.

— Это секретная информация, — рычал Хемингуэй весь первый день после нашего возвращения, и больше от него ничего нельзя было добиться. Остальным — даже мальчикам — пришлось поклясться молчать обо всем, особенно о «Крис-Крафте»; они недовольно поворчали, но согласились.

— Черт побери, что я скажу Тому Шелвину, когда он вернется? — то и дело повторял Хемингуэй в ту последнюю неделю августа. — Если он взыщет с меня за катер, мне конец.

Жаль, что нельзя направить счет флоту или ФБР.

Обсудив, стоит ли докладывать о случившемся Брадену или полковнику Томасону, мы решили ничего никому не говорить. Загадка операции «Ворон» и абверовских документов продолжала беспокоить нас.

— Заставьте Шелвина поклясться молчать и расскажите ему все без утайки, — предложил я. — Может быть, он возгордится тем, что послужил своей стране.

— Думаешь, он пожалеет, что смог пожертвовать родине только один восьмиметровый катер? — осведомился Хемингуэй.

— Всякое может быть, — с сомнением отозвался я.

Хемингуэй подпер голову рукой.

— Черт возьми, это был прекрасный катер. Помнишь его носовой прожектор, встроенный в планшир? А маленькую статуэтку русалки? А приборы, спроектированные тем самым конструктором, который строил в двадцатых роскошные малые суда «Гар Вуд»? А его штурвал «дейзенберг» и...

— Хватит, — перебил я. — Меня уже тошнит.

Хемингуэй кивнул, все еще поддерживая голову ладонью.

— Что ж, Том — щедрый человек и настоящий патриот.

Если это не поможет нам вымолить прощение, останется только пристрелить его.

* * *

В понедельник 31 августа, когда я сидел в постели, хлебая остывший суп, во флигель вошел Хемингуэй.

— К тебе два посетителя, — сказал он.

Надеюсь, мой взгляд не выразил ровным счетом ничего.

— Британский хлыщ и карлик в двухсотдолларовом костюме, — добавил писатель. — Я сказал им, что они могут поговорить с тобой, но с тем условием, что я буду присутствовать при беседе.

— Меня это устраивает, — ответил я, ставя поднос на прикроватный столик.

В комнате появились еще два кресла, и после взаимных представлений Хемингуэй велел мальчику-слуге принести всем по бокалу виски. Дожидаясь его, мы болтали о пустяках. Я заметил, что Хемингуэй оценивающе присматривается к гостям, а командор Ян Флеминг и Уоллес Бета Филлипс, в свою очередь, к нему. Британец и карлик, казалось, остались довольны тем, что увидели и услышали; Хемингуэй продолжал терзаться сомнениями.

— Мы так рады, что ты остался в живых, старина, — уже в третий раз повторил Флеминг. История с моим ранением начинала мне приедаться.

— Значит, мы можем поговорить о том, как и отчего все это случилось? — спросил я.

Флеминг и Филлипс посмотрели на Хемингуэя.

— Не стесняйтесь, — произнес тот натянутым тоном. — Я его друг. К тому же я и сам набил несколько шишек и синяков. — Он прикоснулся к своей забинтованной голове. — И хотел бы знать, ради чего.