Колокола (пер.Врангель)

— Ваша единственная забота, мой милый другъ, — продолжалъ сэръ Джозефъ, разсянно глядя на Тоби, — ваша единственная забота должна заключаться въ томъ, чтобы имть дло только со мною, со мною однимъ. Вы не заботьтесь ршительно ни о чемъ, а положитесь всецло на меня; я хорошо знаю вс ваши нужды, я замняю вамъ отца. Таковъ завтъ, данный мудрымъ Провидніемъ. Создавая васъ, Богъ далъ вамъ цлью жизни не пьянство, бездліе, развратъ, обжорство, (Тоби съ глубокимъ раскаяніемъ вспомнилъ о рубцахъ), но чтобы вы прониклись сознаніемъ благородства труда. Поэтому идите съ гордо поднятой головой, вдыхайте свжесть утренняго воздуха, и… и не ищите ничего другого. Ведите суровую, полуголодную жизнь; будьте почтительны; развивайте въ себ безкорыстіе; воспитывайте вашу семью безъ средствъ, или почти безъ всякихъ; уплачивайте за свою квартиру съ точностью часового механизма; будьте пунктуальны во всхъ платежахъ (я, кажется, подаю вамъ хорошій примръ, вы всегда найдете мистера Фиша, моего личнаго секретаря, съ кошелькомъ, наполненнымъ золотомъ для уплаты моихъ обязательствъ), и тогда вы вполн можете разсчитывать на меня, какъ на самаго врнаго друга и любящаго отца.

— Чудныхъ дтей, нечего сказать, сэръ Джозефъ! — сказала миледи, съ жестомъ отвращенія. — Ревматизмы, лихорадки, кривыя ноги, астмы и всякаго рода подобныя гадости!

— Миледи, — возразилъ сэръ Джозефъ, торжественно, — тмъ не мене я все же остаюсь и другомъ и отцомъ бдняка. Каждые четыре мсяца онъ будетъ видться съ мистеромъ Фишемъ; разъ въ годъ мои друзья и я будемъ пить за его здоровье и выскажемъ ему наши чувства въ самыхъ добрыхъ и теплыхъ выраженіяхъ; разъ, въ теченіе всей своей жизни, онъ сможетъ публично, въ присутствіи цлаго общества аристократовъ, получить какую нибудь бездлушку изъ рукъ друга. А когда, боле не поддерживаемый всми этими возбуждающими средствами и достоинствомъ работы, онъ спустится въ хорошо устроенную нами могилу, тогда, миледи, — здсь сэръ Джозефъ прервалъ свою рчь, чтобы высморкаться, — я буду другомъ и отцомъ… э…. такимъ же врнымъ и заботливымъ… э…. для его дтей.

Тоби былъ невроятно растроганъ.

— Все это создало вамъ очень благодарную семью, нечего сказать, сэръ Джозефъ! — воскликнула его супруга.

— Миледи, — возразилъ сэръ Джозефъ съ еще боле величественнымъ видомъ, — извстно, что неблагодарность является недостаткомъ этого класса людей. Я приготовился къ ней, какъ и вс остальные.

— Все, что только въ силахъ человка, я длаю, — продолжалъ сэръ Жозефъ. — Я исполняю долгъ человка, ршившаго быть другомъ и отцомъ бдняка и всячески стараюсь развивать его умъ, объясняя ему при всхъ обстоятельствахъ его жизни, что единственнымъ нравственнымъ принципомъ человка его сословія должна быть полнйшая вра въ меня! Имъ совершенно не подобаетъ и не къ чему заниматься собою. Если даже люди испорченные и движимые дурными инстинктами проповдуютъ имъ другое и развиваютъ въ нихъ нетерпимость, недовольство своимъ положеніемъ, неповиновеніе и сопротивленіе дисциплин и черную неблагодарность — что, конечно, всегда иметъ мсто — то я все же остаюсь ихъ другомъ и отцомъ. Это начертано тамъ наверху; это въ порядк вещей!

Посл этой длинной и блестящей исповди, онъ открылъ письмо ольдермана Кьюта и прочелъ его.

— Несомннно чрезвычайно вжливо и чрезвычайно любезно! — воскликнулъ сэръ Джозефъ. — Миледи, ольдерманъ настолько добръ, что напоминаетъ мн, что онъ имлъ необычайную честь встртить меня (онъ, право, слишкомъ добръ) у нашего общаго пріятеля, банкира Дидль и оказываетъ мн любезность, спрашивая не желаю ли я, чтобы онъ упразднилъ Билля Ферна?

— Чрезвычайно пріятно! — отвтила миледи Боулп. — Это самый скверный изъ всхъ этихъ людей! Онъ что-же, наврное, совершилъ какую нибудь кражу?

— Нтъ, — сказалъ сэръ Джозефъ, просматривая письмо, — не совсмъ, хотя, во всякомъ случа, нчто подходящее, но тмъ не мене не вполн воровство. Кажется, онъ явился изъ Лондона для пріисканія себ работы, все для его вчной цли: улучшенія своего положенія; вы знаете, что это его постоянное оправданіе. Найденный прошлою ночью спящимъ подъ какимъ то навсомъ, онъ былъ арестованъ и на слдующій же день приведенъ на допросъ къ ольдерману. По поводу всей этой исторіи ольдерманъ находитъ (и по моему онъ совершенно правъ), что надо положить конецъ подобнымъ вещамъ, и спрашиваетъ меня, не будетъ ли мн пріятно, чтобы онъ началъ съ упраздненія Вилли Ферна?

— Лишь бы дали имъ всмъ хорошій урокъ этимъ примромъ, а объ Вилли Фернъ нечего думать! — возразила миледи. — Прошлую зиму, когда я хотла ввести среди мужчинъ и мальчиковъ села, какъ пріятное вечернее времяпрепровожденіе, вырзаніе фестоновъ и выдлку изъ бумаги цвтовъ, при пніи слдующихъ стиховъ, переложенныхъ на музыку по новой систем:

Oh let us love our occupations,
Bless the squire and hls relations,
Live upon our daily rations,
And always know our proper stations[2]

.