Колыбель

— Нет, если не внести в проект поправку, от моря уже через пять лет ничего не останется. Оно превратится в такое же соленое озеро, как и это, где вы нервы свои успокаиваете, только побольше в сотни раз.

— Ну вот, вмэсто малэнького Актуза получится большой Досхий! — ядовито изрек Абуладзе.

— Человечество нам не простит этого, — искренне возмутился Олисава.

— Чэловэчэство! Ишь куда загнул! Приходит тут всякий от имени всэго чэловэчэства, трэбуэт сам нэ знает чэго, а у мэня конкрэтное дэло. Я должен сдать пэрвую очэредь в срок и чэловэчэству до моих забот нэт никакого дэла.

— Неужели же вам все, равно, что будет с морем?

— Э! Что ты говоришь? Зачем говоришь так? Сам разве нэ знаю, что и как?

— Так давайте объединим наши усилия! Директор НИИ в принципе за это. Если откликнетесь и вы, много можно будет добиться.

— Ничэго уже нэ изменить. — Абуладзе смотрел перед собой.

— Почему же? Надо внести в проект пару опреснителей. Они уравновесят поступление в Досхий высокосоленой воды.

— Опрэснитэль потрэбляет пропасть энэргии, и строитэльство его стоит нэмало.

— Я не экономист. Но думаю, Досхий дороже! — почувствовав слабину, наседал Олисава.

— А я строитэль! Мнэ дали проэкт и дэньги, чтобы я строил.

— Но ведь это же не первая ваша станция. Разве в других местах вы не обходились без моря?

— Обходились. Строили на рэках, озерах.

— Но ведь есть у нас станции на безводных местах?

— Замкнутый цикл, слыхал о таком? Градирни...

— Вот-вот, это я и хотел от вас услышать! — воскликнул Олисава. — Почему бы и здесь не пойти этим путем?

— От мэня нэ зависит, — устало сказал Абуладзе.

— От вас не зависит, от директора НИИ, от меня... Что же это получается, мы грабим леса, черноземы, а теперь уже и за моря взялись. Как же потом жить на земле?

— Э-э-э, — вяло протянул Абуладзе. — Нэобратимый процесс. Инерция. Поезд пошел, и остановить его — значит попасть под колеса. Я, дорогой, нэ Анна Карэнина...

— Очень жаль, что у вас такое отношение, — горько констатировал Олисава.

Абуладзе досадливо хмыкнул и промолчал.

— Все же я буду писать, — сказал Олисава. — Куда следует. Не все же и в самом деле столь равнодушны. Наверняка есть люди, которым не безразлична судьба природы.

— Я только рад буду, эсли у тэбя что-то выйдэт. Только поторопись, мы набираэм тэмпы, — ровным голосом советовал Абуладзе. И в этом его спокойствии Олисава наконец уловил нотки взаимопонимания.

— Так можно сослаться на ваше мнение?

Абуладзе снова блеснул очками.

— Валяй, да! Что я, совсэм ужэ бэз понятия?

Потом они закурили. Абуладзе включил радио. Неожиданно голос диктора, рассказывающий об очередном полете в космос, возвратил обоих к началу этой встречи.

— Ты, э, — начал Абуладзе, — нэ рассказывай про это...

— Про что?

— Ну, про брата по разуму, — кашлянул Абулалзе, — сам понимаэшь, авторитэт начальника... Стройка большая, народ всякий...

— Э-э! — вырвалось у Олисавы.

Абуладзе опять сверкнул очками, и оба рассмеялись.

СПАС-РЫБА

...Маруся седая, словно чаечка, сидела на камне, неловко свесив тонкие ноги. У камня с солнечной стороны ютился на корточках невзрачный мальчик, похожий на маленького старичка.

Руснак подошел к ним. Маруся, дернувшись раз-другой, будто ей не хватало сил подняться одним движением, слезла с камня.

— Граня, — прошептала она, — у меня больше нет никого, кроме тебя... Я скоро помру... Пусть мой мальчик останется у тебя... А?

Стояла Маруся перед Руснаком с опаской, будто боялась, как бы чего не случилось неожиданного, непоправимого: не упало небо, не разверзлась земля.

Руснак все увидел и все понял. Он обнял Марусю. Прижал ее к жесткому своему боку. И сразу же почувствовал, как давно и безнадежно она голодна. Наверное, Марусе и перепадала пища, но и то лишь после того, как наедался мальчишка, похожий на старичка, — ее маленькая пугающая тень.

«Как-то его зовут?» — подумал Руснак. Уже ведя Марусю в хату, он спросил у пепельноголового с серыми, словно камень-дикарь глазами, заморыша:

— Как твое имя?

— Павлуша.

Снова эти двое заговорили, когда Руснак посадил их к тарелкам вчерашней ухи, которую наскоро подогрел на примусе.

— Как же вы добрались? Голодали, бедные...

— Мамочка побиралась... — ответил Павлуша и, торопясь, захлебываясь, стал есть, а в конце вылизал миску.

Маруся взялась за ложку лишь после того, как увидела, что по лицу ребенка покатился пот усталости и насыщения.

— Ешь, Маруся...

— Мне трудно есть, да и бесполезно...

— Почему?

— Не принимает организм. У меня в желудке рана...

— Врачи сказали? — насупился Руснак.

— После блокады я лежала в Свердловске в госпитале. Думали, просто истощение, а оказалось, когда кровь пошла, что язва.

— А ребенок? — спросил Руснак.

Маруся поглядела на уснувшего Павлушу:

— Я его подобрала там же, в Питере, когда меня эвакуировали. Вернее, он оказался в моих носилках. Не отдавай никому, пусть у тебя живет.

— Вы у меня теперь оба жить станете, — супясь в пол, говорил Руснак.

— Я недолго, — согласилась Маруся.

— Ладно, ладно. — Руснак погладил Марусю по голове.

Маруся дрожащей ложкой зачерпнула уху и поднесла к губам.

— Пахнет как!

— Ешь, ешь, Маруся!