Колыбельная

Я оттолкнула их руки и истерически рассмеялась, не сдерживая слез. Щеки стянуло неприятным холодком, снежный пейзаж подернулся водной рябью — и из-под нее гигантская голова драконессы, взмывшая над краем обрыва, смотрелась на диво гармонично. За ее приближением я наблюдала с каким-то безразличным отупением, и не подумав опасаться за свою шкуру, и только одновременное удивление Найда и Хотена, граничащее с откровенной ошарашенностью, заставило меня проморгаться.

Дракон держал пасть приоткрытой. Лют в ней не помещался: с одной стороны торчали ноги, обутые в форменные полуботинки, с другой — взъерошенная голова и руки, судорожно цепляющиеся за драконий клык. Третья откровенно развлекалась; особист восторга не испытывал, но его никто не спрашивал.

На этот раз Хотен меня не поймал. Я метнулась навстречу — напрасно: драконессе надоело-таки пробовать лицо третьего чина на язык, и она мотнула головой. Лют вылетел из приоткрытой пасти, беззвучно, но чертовски экспрессивно выразившись по этому поводу, и приземлился прямиком на меня, выбив весь воздух из легких и вдобавок проехав на моей спине до ближайшего сугроба.

Едва отдышавшись, я вцепилась в него обеими руками. Форменная шапка осталась где-то в гнезде, и в темных волосах попадались маленькие колкие льдинки; на туловище наросла толстая зеленоватая корка, а губы были холодными и привычно жесткими. От него исходили почти осязаемые волны шока, неверия и какого-то нетрезвого счастья — как, наверное, и от меня; и за этим резонирующим эмпатическим шквалом я на мгновение перестала слышать всех остальных.

Был только он. Живой. Мой.

С бледно-зеленым огоньком на самом дне темных глаз, опьяненный моей эйфорией, уболтавший многотонную крылатую ящерицу на сотрудничество, черт подери, живой, живой, живой…

Драконесса фыркнула, подняв снежный вихрь. Я зажмурилась, оторвавшись от Люта, а она воспользовалась моментом, чтобы слизнуть с его спины последнюю розоватую кляксу питательной смеси. Особист вздрогнул, на мгновение прикрыв глаза, и обернулся через плечо.

Ей было весело. Просто весело, безо всяких мстительно-суицидальных порывов. Третья щурила искристые глаза и поглядывала на нас с каким-то материнским умилением, но и оставшиеся контейнеры вызывали у нее нешуточный интерес — так что Лют все-таки поднялся на ноги и церемонно протянул мне руку. Ласково поцеловал пальцы сквозь варежку и развернулся к уцелевшим саням.

Найден набычился, дернув цепочкой наручников. Хотен, не обращая на него внимания, деловито отвязывал свой контейнер, я осталась стоять на месте, пытаясь отдышаться и осознать, что все это происходит со мной, на самом деле, и этот паршивец с замашками серого кардинала действительно живой, — а потому некому было помешать этому паршивцу, когда он подошел и от души врезал Найдену под дых.

Что характерно, от удара согнуло всех четверых, включая самого Люта. Правда, он почти сразу выпрямился, проигнорировав Хотена, покрутившего пальцем у виска, и обернулся, проверяя, как там я.

Я использовала несколько более экспрессивный жест. Лют виновато развел руками и отступил от Найдена — тот выразительно хрустнул кулаками, но от более решительных действий воздержался, не желая навалять одновременно самому себе. Вот попозже, когда я не буду стоять так близко…

Я продемонстрировала экспрессивный жест и ему. А пока мы занимались ерундой и выясняли отношения, исполнительный Хотен дисциплинированно приволок драконессе третий контейнер с питательной смесью.

Четвертый она, что опять-таки характерно, уже не осилила. Мы оставили его на краю цисты — все одно не пропадет.

Назад в Малые Буйки Найден отправился в наручниках. Он молчал, а я слишком устала и вымоталась, чтобы что-то говорить; но это не имело значения, потому что у Хотена всегда находилось, что сказать.

— Именно об этом я тебя и предупреждал, — сообщил он Люту, провожая найденыша нацеленным в спину табельным пистолетом. — Не тот у тебя навык прогнозирования, чтобы подобные операции проходили без сучка без задоринки. На этот раз обошлось, радуйся. Но если вдруг тебе снова придет в голову…

— Я понял, — отозвался Лют, не дослушав, и только крепче стиснул мою руку.

Я сжала пальцы в ответ. Разговаривать не хотелось.

А Хотен был прав, как обычно.

Облюбованное Лютом конторское помещение сельской котельной прогрелось до вполне приемлемой температуры аккурат тогда, когда в этом, по большому счету, уже не было никакой нужды. Едва закрыв за мной дверь, особист снял парку и, все еще сам себе не веря, провел рукой над потрескавшейся зеленоватой коркой на спине.

Лед под его ладонью исчезал бесследно и беззвучно.

— Я думал, никогда не научусь, — признался он, переворачивая парку: слой льда на животе был еще толще.