Колыбельная белых пираний

«Ведь это я должна быть на его месте. А он на моем, – безостановочно и неотвратимо крутилось в Вериной голове. – Это он сейчас должен быть здесь. Должен сидеть за светло-серой исчирканной партой, идти по звенящему школьному коридору, по гулкой лестнице, по осеннему парку, надувающемуся желтыми пузырями крон; ехать в двадцать втором трамвае, вмерзать в вечернюю пятничную пробку на улице Мира. Должен искать завалившийся за спинку дивана пульт, говорить по телефону, смотря в окно и ковыряя старую раму, покрытую коростой осыпающейся краски». Вера все никак не могла смириться с положением вещей, оставить все на произвол нелогичной, непонятной и очень своенравной реальности. Словно можно было еще все отменить, переиграть, подчинив своей воле; вернуться в тот жаркий августовский день и расставить все по настоящим местам. Но время шло, и становилось все яснее, что переиграть невозможно: Вера оставалась на своем, телесно-посюстороннем месте, прочно за ней закрепленном, а Дима Коршунов на своем – невидимом, нездешнем, непостижимом.

До конца осени она будто бродила по самому дну тинистого, вяло текущего отчаяния. Все вокруг стало зыбким, каким-то полупризрачным, подернулось дымкой, сквозь которую неуклонно пробивался тот самый день – бесконечно близкий и такой недоступный. Учебу Вера практически забросила, и школьные учителя забили тревогу. Как же так: пусть не отличница, но твердая хорошистка неожиданно скатилась на хилые тройки, и это в выпускном классе!

– Не забывай, Верочка, у нас все-таки не простая школа, а лучшая в районе, – пыталась ее встряхнуть классная руководительница Галина Степановна. – Многие ребята мечтали бы к нам перевестись – даже сейчас, за год до окончания. Если не хочешь доучиваться – отправляйся в ПТУ. Но не надо зря занимать чье-то место. Какого-нибудь трудолюбивого, целеустремленного ученика. Чужое место.

Упреки и увещевания на Веру не действовали. Из ее внутренней жизни словно вытащили позвоночник, и жизнь распалась на отдельные бессильные органы.

Мать, заметив в Верином взгляде что-то больное и увядающее, даже хотела одно время отвести дочь к психологу, но та расплывчатая, невнятная осень пришлась на открытие ее первого салона красоты. И так же, как когда-то, в случае с районным гинекологом, мать заработалась, замоталась и напрочь забыла о своем намерении.

Бо́льшую часть внеурочного (а иногда и урочного) времени Вера бесцельно слонялась по улицам. Уезжать теперь никуда не хотелось, да и не было особого смысла. Словно мутная далекая река уже настигла ее прямо здесь, посреди родного города. Захлестнула и утянула вниз, на непроглядное темное дно. И все, что было в Вериной жизни до этой реки, валялось теперь где-то на чердаке сознания – выцветшее и опрокинутое.

Вера просто бессмысленно шагала. Вокруг толпились обезличенные людские тела, равнодушно пролетали машины. Время от времени теснились обморочно серые пятиэтажки, так и норовящие свалиться на Веру, раздавить ее своей кирпичной плотью. В их окнах всю осень отражалась небесная синева – непривычно яркая и совершенно ненужная. Окна казались Вере неразборчивыми слепыми бельмами, впитывающими все подряд. Собственно говоря, самой Вере тоже было решительно все равно, на что смотреть в этом бесполезном, лишенном жизни городе. Все равно, куда идти, по каким тротуарам, какими улицами и скверами.

И лишь к магазину белых пираний Вера так больше никогда и не вернулась.

К началу зимы она наконец пришла в себя. Каким-то декабрьским вечером Вера посмотрела в кухонное окно, на густой метельный дым, летящий сквозь чернильное небо, и внезапно удивилась, как быстро стемнело на улице. Словно резко осознала, что время ушло в никуда: время того зимнего дня, той осени, да и всей Вериной недолгой жизни.

«А я только и могу, что трусливо уйти, не оборачиваясь», – маленьким колким вихрем пронеслось в голове.

И это в некотором смысле было правдой. Узнав о Тониной ситуации, о глухом Тонином отчаянии, она лишь развела руками, беспомощная в своем неведении, и удалилась в свою повседневную, шаблонную реальность. Туда, где не нужно было принимать срочных и неподъемно тяжелых решений. Оставила невидимую Тоню за спиной, наедине с безутешной скребущей болью.

То же самое и с Димой Коршуновым. Вера просто малодушно сбежала, даже не взглянув реальности в глаза. Хотя должна была остаться и что-нибудь сделать. Вера должна была смочь что-нибудь сделать. Вытянуть Диму Коршунова на берег, извлечь из его уретры сомика кандиру. Чтобы он не умер в адских муках и не достался маленьким речным санитарам.

В обоих случаях нужно было не уходить, а пойти наперекор неизбежности, чудовищной, равнодушной природе. Хотя бы попытаться.

И уже утром, на уроке геометрии, глядя через окно на медленный зимний рассвет, на серые с темными вкраплениями сугробы, Вера решила, что станет врачом.